как в первый раз,

прозревает истины и

исполинов повсюду:

Тучи – кудри бога –

и гневный глаз,

посреди океанской бездны

закрученный туго.

Но смятения волны

размежевали людей.

Проступили на лицах

знаки давних крушений.

Вновь добро и зло

схлестнулись в битве своей.

Жизни грош цена,

авансом – свет откровений.

На пяти континентах

подорваны дамбы лжи,

и цунами подлости

рвут экватор по кругу.

Ждёшь удара прямого –

будет удар со спины,

а нападки недруга

как похвала друга.

Переполюсовка сил,

верно, в сотый раз!

Все мы сотню раз

бились в этой сечи.

Но надежды полон

бездны солёный глаз,

разглядевший в нас

и тьму,

и светлое,

человечье.

Цветы смерти

Тело отгремевшего снаряда –

Рваный металлический цветок,

Выпущенный выстрелом из «Града»,

Прилетевший убивать восток.

Смотрит равнодушным знаком смерти,

Будто не был выкован в огне.

Станет отрицать, но вы не верьте!

Дети снова гибнут на войне.

Прячется во тьме нацист-наводчик,

Прячется глухой артиллерист,

А у них за спинами – источник

Бед людских: майданов, «реконкист».

Шлют цветы. Такие крошат вазы,

Крошат стены, обращают в прах

Всех, кто от коричневой заразы

Не бежал, остался в городах.

Нам не испытать, какая сила

Может лопнуть, вывернуть металл.

Кто узнал, того уже убило

И накрыл земли девятый вал.

Всё покрыто страшными цветами,

Вызревают минные поля.

Нет границ. Колышет между нами

Шёлковое море ковыля.

Веточкой

Веточкой, робкой веточкой

Из раскалённой весны

Тянется к небу деточка,

К дымному солнцу войны.

Нет у неё звенящего

Солнца всея земли –

Яблочно, дынно палящего,

Чтобы сады цвели.

Лето придёт из зелени

С первым прилётом в дом,

С вечным ожогом в степени

Сотой – душа узлом.

Прутиком, тонким прутиком

У материнских ног.

Мёртвым, немым преступником

Рядом осколок лёг.

Кот и ангел

Над ослепшими высотками,

Над обугленными снами

Бродит кот, на небе сотканный

И расшитый полосами.

Невесомый, засекреченный,

Перепрыгивает крыши.

Белым облаком подсвеченный,

Замирает и не дышит.

Ангел дал ему задание:

Пересчитывать сироток,

Брошенных без пропитания

В чёрных остовах высоток.

Чувства ангела расхлыстаны,

Не сошлось в его гроссбухе:

Были все хвосты приписаны

К семьям, а теперь – к разрухе.

Кот, вздымая лапы нежные,

Подзывает уцелевших,

И слеза его безгрешная

Льётся вдоль берёз сгоревших.

Он ведёт худых, измученных

Во дворы, где над кострами

Чьи-то люди сели скученно,

Чудом выжившие сами.

Эти встретят словом ласковым,

Жилку из котла подкинут,

Рваный лоб залепят пластырем,

Пледом отогреют спину…

Ангел ходит меж деревьями,

Для прощенья ищет силы,

Сыплет пепельными перьями

Там, где свежие могилы.

Приобнял кота небесного

Под крылом своим огромным,

Исцеления чудесного

Просит раненым бездомным.

Кошка почесать пытается

Пустоту, где было ухо.

И летят смешно, разлаписто

На огонь листы гроссбуха.

Всем двором сидят, притихшие,

Жгут костры и ждут рассвета

Чьи-то люди, чьи-то бывшие

Псы, коты и ангел света.

Точка

Только типов снарядов и пуль – пятьдесят.

Бесноватые, все в одну точку летят.

Так на сладкую крошку волна муравьёв

Без конца наступает из разных углов.

Эта битая точка, пали не пали –

Это спящая почка на теле земли.

Ей пульсировать, драться, развеивать страх,

Новой силой взорваться на вольных ветрах,

Стать огромной вселенной и всё поглотить,

Что разрушено – выстроить, выносить, свить,

Расширяться, достичь самых смелых границ

И проститься со смертью у старых бойниц.

Облака

Всё видят эти облака.

Идут за лесом, за коровой,

На высоте километровой

Плывут погонщиком суровым.

Крепка, грозо́ва их рука.

А ветер гонит на восток,

Да из рассветов на закаты,

И видно сверху все расклады:

Позиции, заградотряды,

Людей, зверей и между строк…

Всех видят эти облака:

Озлобившихся, обречённых,

Захваченных, освобождённых,

Убитых, павших и сплочённых,

Плюющих яд издалека.

А выше облаков сейчас

Другие рубятся солдаты –

Незримы, вечны и крылаты.

И только облака из ваты…

Из ваты! Светлые – за нас.

У светлых ватная броня.

Тяжёлой, чёрной им не надо.

Они тогда, под Сталинградом,

У нас учились биться с адом,

Давать священного огня.

И пусть звенят мечи! Пока

Идут под небом, наблюдая,

И рвутся в клочья, наплывая

На шумное преддверье рая,

Всевидящие облака.

«Муж, брат, сын…»

Муж, брат, сын.

Муромцы из былин.

Артиллерист, комбат

и молодой солдат.

Брат на колено встал.

– Всё, – говорит. – Пропал.

Лёг под огнём сын.

В поле комбат один.

Бес, враг, волк.

Вынесло целый полк.

Кто-то под «Град» попал,

в испепеляющий вал.

Старший искал шприц,

а рядовой – ниц,

в красной траве затих.

Не заберут своих.

Дочь, степь, мать.

Будут они стенать.

Будут искать родных.

Мёртвых или живых –

звать! Проклиная власть

тех, кто учил скакать,

верить в потоки лжи,

выть: «Москалей на ножи!»

Плакала девушка

Там, у простуженной остановки,

Где разгорался день,

Плакала девушка в синей ветровке.

Люди глазели, шептались неловко

И уходили в тень.

Кто-то спросил её, что случилось.

Если бы знать ответ!

Сердце рвануло и остановилось,

Что-то внутри у неё надломилось,

И вымывался свет.

Плакала девушка, билась жестоко

Происходящего суть, –

Билась на подступах к юго-востоку.

Там в подреберье, у левого бока,

Пуля прошила грудь.

Стал маслянистым и угольно-чёрным

Синей ветровки сгиб.

И прозвучал этот голос стозвонный,

Будто из тысячи песен рождённый,

Горестный: «Был он твоим наречённым

И как герой погиб…»

Город затих. На церквушке далёкой

Дрогнули колокола.

Это не он во степи одинокой,

Это она оступилась дорогой,

Выгорела, умерла.

А на распахнутом небе столетья –

Новых времён образа.

Видят их матери, вдовы и дети.

Светят всё ярче над городом этим

Павших мужчин глаза.

«На ладони осколок зеркала…»

В память о бойце

с позывным Ли

и обо всех молодых бойцах,

сложивших голову в битве с неонацизмом

На ладони осколок зеркала.

Облако краем

рвётся в линию жизни.

Говорят, мы совсем одиноки,

когда умираем,

провожающий – лишний.

Только битого зеркала малость –

неба кусочек,

через душу звенящий.

Но у мальчика-воина – звонче.

Весь между строчек,

он такой настоящий.

Кто-то стал ему другом,

а кто – наречённым братом

в этой небыли-были,

но, когда он упал против неба,

мы