Перепутаны карты игральные,

Позабыта былая решительность.

На вопросы экзистенциальные

Отвечает Его Исключительность.

В ночь не спят многоножки Запада.

Столько правды! Марать не вымарать.

«Как, – гадает почтенная кафедра, –

Соль времён из истории выварить,

Бросить массы в бульон питательный,

Где война – это мир? Тем более

Что такой персонаж отрицательный

Проявить посмел своеволие!»

Ничего, ничего не останется

Им от истины. В мир-иллюзию

Раболепных утянет матрица,

Всем даруя досуг и протрузию.

Так напишется в сроки кратчайшие

Европейская антиутопия.

Озарят её звёзды сладчайшие

И трезубец на лбу Гарри Поттера.

С газетой под мышкой

С побережья с газетой под мышкой

Прошагал, не снимая пальто,

К «центру мира», бренча телевышкой,

Как брелоком. Спросил: «Это что?»

Возмущённо, задиристо морща

Необычное облако лба,

Резко бросил газету на площадь,

Как на стол. Разбежалась толпа.

«Кто читает все эти колонки?!

Тут, какую статью ни возьмёшь,

Всюду ненависть, травля и склоки,

Всюду самая наглая ложь!»

«Да!» – кивает в ответ телебашня,

А сама, упираясь в ладонь,

Засевает всемирную пашню

Семенами, родящими вонь.

«Что же, стоило мне отвернуться,

Вы за старое?» – он сердит,

Крутит вихри, фонтанов блюдца

Разбивает. Толпа бежит.

Плюнет ливнем. Пальто из шерсти

Водрузит на крутой небосклон.

Аномальная засуха. Вести,

Как-никак, редактирует он

(Вести в части прогноза погоды).

«Люди, я подаю вам знак!»

Но вкусившие власти народы

Не расслышат его никак.

Напортачили, наворотили.

Слой граффити лёг на Завет.

Развенчали всё, разлюбили,

Подытожили: Бога нет!

Он поставит в прогноз ненастье,

Застегнёт на луну пальто,

На земные потуги к счастью

Подосадует. Всё не то!

Но, как смазанный отпечаток

Указующего перста,

Прежней веры в людей остаток,

Небо августа жжёт звезда.

Ты меня позовёшь

Ты меня позовёшь в эти блёстки,

В это пиршество, в шум, на звезду,

В этот глянец мечтательной вёрстки,

В сахар прошлого. Я не пойду.

Это прошлое опустошилось,

Тайно вышло. Его больше нет.

Нам надменно оставлена милость –

Дурно пахнущий красочный след.

В окружении плоских проекций

Прогораем. И вскоре опять

Расфуфыренные иноземцы

Явят сущность, придут убивать.

Кровь реальна. От звонких побоищ

Твердь колеблется, сердце саднит.

Нам пророчествует Шостакович,

Полируя бессмертный гранит.

Не забыться. Затея пустая.

Дай же руку – и мы победим!

Грозной русской зиме уступая,

Остановится тёплый Гольфстрим.

Верую

Верую! Ввысь улетят ветвями

спиленные тополя.

Снова схватились на мокром татами

Небо и Мать-земля.

Враз уложив Небеса на лопатки,

С фартука дождь стряхнув,

Матушка полнит леса и грядки,

Двигает глины и туф.

Верую! Сколько стихов стогами

Ни рассели в поля,

Строки пробьются густыми рядами,

И среди них – моя.

Сколько ни вытяни этих колосьев,

Новые встанут тут,

На молодую уральскую осень

Веским зерном падут.

Верую! Будет шипеть раскалённо –

Маслом на сковороде –

Слово о злобе, в квадрат возведённой,

Плач о лихой судьбе.

С кем бы тебя ни свели на татами,

Главное – не злопыхать.

Сеять и жать, возвышаться стогами.

Словом, землю пахать.

Цикл «Акварелистка»

Река Чусовая

Услышать песни корабельных сосен!

Предвечных крон зелёные мазки

Рассматривать, вставая на носки,

Стать капитаном, жилистым матросом

И в небесах искать материки.

Опять раскрыть затёртую тетрадь,

Писать в неё пейзажи, наблюдая,

Как рвётся синим светом Чусовая

В ладони Бога – выше, в благодать,

И ждёт, чешуйки волн перебирая.

Искать в деревьях чёрканую просинь,

А под ногой – слоёные глазки:

Там поднимали камни из реки,

И у подножья корабельных сосен

Закатаны в асфальт змеевики.

Пастель

Так мягко разрушается пастель,

Цепляясь за шершавый лист бумаги.

Но не добавить света без потерь,

Как не добавить цвета без отваги.

Пастель сияет под моей рукой.

Пусть тени будут сочны, ярко-сини,

Пусть брызжет светом из-под теневой,

Пускай играет даль на клавесине!

Немного солнца в тёмный холодок,

Пробился жирный луч ко дну ущелья.

Ну вот и всё. Закончился мелок.

Ну вот и всё. Оборвалось веселье.

Перроны

Отсюда все перроны далеки.

Бросаю: сумки, пыльное мытарство –

Нескорый телепорт из царства в царство,

Локомотивов сиплые гудки.

Бросаю всё на рельсы, зеркала

Которых натираются до скрипа,

Пока мой поезд мантрой «либо – либо»

Преображает спящие тела.

Уходит. Все перроны далеки,

Но всё короче крови перегоны.

Теперь внутри меня – купе-вагоны

И безымянных станций маяки.

Петь

Я хотела бы петь

голосами мужчин –

Густо, сочно.

Захлёстывать мощью турбин.

Резать море винтами,

швырнуть в небеса

Голоса-баритоны –

мужчин голоса!

Я бы страшно гордилась

уменьем гудеть –

Так трубач не гудит

через лучшую медь!

И басила бы я,

за спиною, как грач,

Поднимая крыло –

мой шаляпинский плащ.

И звенела бы я,

как полсотни пружин,

Что разжались в броске

и достигли вершин.

И овчинную бурку

пошили бы мне,

Чтобы петь у костра,

ночевать на скале.

Завернувшись в меха,

ослабев от тепла,

Я бы связкам натруженным

отдых дала.

Долго падая в сон,

поняла бы: враньё!

Здесь поёт только женское

сердце моё.

Аэрофобия

Взлетаем. На отрыве ноги ватные,

Смотрю в овал. Болтается крыло,

А клёпки в нём – билеты невозвратные.

– Чего глядишь? Лети всему назло!

Летим. Эх, полоса моя прекрасная,

Прощай! Чего тут? Просто город лёг

Под ноги, как животное цветастое,

И озеро блестит, как осьминог.

Ещё, я вижу, дебри не причёсаны,

А на макушке у земли пробор,

Квадратики, квадратики сельхозные

И тени облаков на склонах гор.

Возможно, это тени небожителей, –

Отсюда до богов рукой подать.

А впрочем, ярок бред натуры мнительной.

Есть только самолёт и неба гладь.

И поле – только поле кукурузное,

Покуда на него не упадёт,

Вернее жёстко сядет, птица грузная –

Российский пассажирский самолёт.

Озонит. Слышу бодрый голос лётчика.

Звучит как Бог. Скажу ему потом,

Что у меня в груди слетели счётчики,

Когда узнала градус за бортом.

Всё хорошо. Над облаками! Жмурится

На берега молочные народ,

И стюардесса продвигает курицу,

И знает дело умница пилот.

Город

Вот так небо сегодня! Сиреневое.

Ниже – город, что кожа шагреневая.

Он охотно исполнит желания,

Преумножив земные страдания.

По велению путеводителя