строчки с запылённых полок,
Сшиваю их созвучные хвосты,
А искра бьёт из двух стальных иголок,
Столкнувшихся в тоннеле пустоты.
На паузах тире и многоточий
Толпится тьма неслыханных идей,
И, чтобы спрятать их, у звёздной ночи
Я испросила нитки потемней.
Седельным швом, обняв ногами шорник,
Смыкаю строчек мягкие пласты,
И не вмещает узкий подоконник
Исписанные дочерна листы.
Музыка
Мне снится музыка. Как птица
Летит она к луне.
Глядит с высот на наши лица,
Прекрасные во сне.
Парит над городом пустынным,
Надвьюжна и бела,
А ветер бьёт по струнам длинным
Прохладного крыла.
Там, под крылом у птицы, тайна
Созвучных круглых нот
Откроется на миг, случайно
И снегом упадёт.
Гости
Синий вечер.
Стоит на пороге озябшая ель,
И смеются заливисто
через смолистые ветки
Краснощёкие лица
моих закадычных друзей.
– Да пусти уже в дом-то! –
доносится с лестничной клетки.
И влетают гурьбой
вместе с ёлкой, пакетом конфет.
Размотав бесконечные шарфы,
обнимут морозно.
И под каждым ботинком
в прихожей – подтаявший след,
Из которого год уходящий
моргает нервозно.
А январь удалой,
надышавший на окна «Встречай!»,
Постучится. И снежные курицы
вздрогнут на крыше,
И варенье из шишек
нырнёт в облепиховый чай,
Вот тогда на минуту
мы станем смеяться чуть тише.
До утра будут выжжены
двадцать бенгальских огней,
Пересказаны сотни
занятных историй и сказок,
И струна у гитары порвётся.
Но в жизни моей
Это будет – спасибо друзьям! –
самый радостный праздник.
Чемодан с игрушками
Уже ложится шарфик полосатый
На плечи декабря, хлопушкой дан
Сигнальный выстрел скорым холодам.
А я, как Гофман, сказочник носатый,
Заглядываю в старый чемодан.
Там, будто в новогоднем магазине,
Лежат игрушки в гнёздах мишуры:
Блестящие старинные машины –
Как новенькие, только что с витрины! –
Стеклянные сосульки и шары.
Заснеженные шишки – золотые! –
Забытого художника успех,
А снегири живые, расписные
Нацеливают клювы молодые
На скрытый в шишке сказочный орех.
Вот девушки искрятся на ладони,
Их губы, как вишнёвый сок, красны:
Две балерины, в танце и в поклоне,
Принцесса с жемчугами на короне,
Царевна-лебедь – ангел со спины!
Но звёзды чемоданных балаганов
Совсем не любят великанских рук:
Прекрасные царевичи в кафтанах,
Солдатики с тесьмой на барабанах –
На самом дне, за спинами подруг.
Я тормошу волшебные фигурки:
Давайте, просыпайтесь поскорей,
Всесильные Морозы и Снегурки!
Свистит дыра под слоем штукатурки,
Во тьме таится маленький злодей.
Кивают перья в юбке балерины,
Её почти уносит дивный вальс.
Я знаю, новогодние дружины,
Что музыки Чайковского вершины
Взорвутся светом, оживляя вас!
Сложу под ель дары из марципана
И стану терпеливо ждать всю ночь,
Следить за представлением с дивана.
Я силой человека-великана,
Чуть что не так – сумею вам помочь!
Бой! Шумный бой стеклянного народца!
Чайковский пролетит по этажу
В парадной форме, с видом полководца.
И ни один солдат не разобьётся,
Уж я за этим строго прослежу!
Победные фанфары будут громки,
Да можно ли иначе в январе!
Вернутся в чемодан герои ёлки,
А мне придётся собирать иголки
И крошки марципана на ковре.
Паровое поднебесное
(стимпанк)
Из окна, очерченного лирой,
Дева с золотыми волосами
Смотрит в очи жизни суетливой,
В пасмурное небо над домами.
Небо цвета задымлённой стали
Вспарывают стрелки траекторий,
Вдоль которых лязгают крылами
Детища земных лабораторий –
Корабли – и семь ветров под килем,
Дирижаблей медленные глыбы,
Вскормленные поднебесным крилем
Механические чудо-рыбы.
Рыбы, все в серебряных заклепках,
Рассекают воздух плавниками,
Жабры рвут и пыхают неловко –
Не угнаться им за кораблями.
В парусах атласных бьётся сердце,
Движимое паром раскалённым.
В кливера, как в зеркала, смотреться
Будут рыбы глазом удивлённым.
С мощных палуб, из гигантских окон
Шлют приветы новые титаны –
Вскинув подбородки, встав чуть боком,
Городу кивают капитаны.
Видят деву – юную Джоконду
За двойным стеклом, в роскошной раме.
Золотой косой, как анакондой,
Обвилась и шепчет: «Мне бы с вами!»
Корабли ответят, отплывая,
Мелодичным колокольным звоном,
И заплачет дева золотая
Всё о нём – о небе покорённом.
Город пуст и густо сдобрен пылью.
Даже толстый булочник летает –
Нацепив поверх рубахи крылья,
Животом над миром потрясает.
Псов и тех выгуливают выше.
Позабыв заветные дорожки,
В паровых ошейниках над крышей
Псы летят, обмякшие немножко.
Засыпает дева золотая,
В тесной комнате её ни звука.
Там, во сне, она и полетает.
Но судьба – загадочная штука.
Завтра эту талию обнимет
Грубый пояс из воловьей кожи,
Окрылённая, она покинет
Злые стены королевской ложи.
Дирижаблю заскочив на спину,
Встретит ветра шквального порывы.
Влюбится в её златую гриву
Изумлённый глаз небесной рыбы.
Выход в море
Лягу в море лицом,
открою глаза, ослепну
от солёной тоски –
глубинной, великолепной!
Донный цвет,
которому имени нет, прольётся
полным спектром,
меня озарит русалочье солнце.
Положу на язык
первичную горечь – ракушку,
море тронет волной.
Теперь я его игрушка.
Открываются мне
на дне городов мегалиты,
гиблых впадин морских
нетронутые содалиты,
кладовые метана
на материковых склонах,
якоря отставных судов,
боль сетей унесённых.
Я почувствую плавный ход
узколобой сардины,
глубже – тьма, где снуют
небывалых чудовищ спины.
Нависаю над бездной
с азартом канатоходца,
натяжение вод вот-вот
ослабнет, порвётся.
Я нырну поплавком:
потянет нахальная рыба –
златопёрая океанида,
бессмертная глыба!
Грациозно иду на дно.
Шлю сигналы глухие.
Нет, стихи не предам,
но, похоже, меняю стихию.
На Санторини
Ты сказала однажды:
«Мне хочется жить
Не в постылой холодной низине.
Я хочу – на горе,
среди моря, и плыть,
Как на острове том…
Санторини!
Чтобы чайки и мельницы,
солнце с утра,
А к обеду – живые сардины,
Чтобы дули лихие
морские ветра
И стучались в окно апельсины…»
Он ответил:
«А если случится беда
На далёком твоём Санторини?
Кто поймёт?
Кто от ветра укроет тогда?
Кто сорвёт
для тебя апельсины?
Кто тебя окружит
доброй тысячей книг,
Именами, знакомыми с детства?
И, читая отрывок, застынет на миг,
Чтобы выслушать
музыку сердца.
Кто заплачет с тобой
и дуэтом споёт?
Кто оценит идею и шутку?
В день особенный
старых друзей позовёт
И тебя украдёт на минутку.