вот так и нас разлучница-судьба

на трепетные режет половинки

кто состоял из двух материй встарь

наутро вдруг продукт утраты горькой

он червь еще но он совсем не царь

не генрих грубый с римскою восьмеркой

так человек заходит в туалет

внезапный болт под диафрагмой крутит

вдруг грохот глядь назад а кати нет

прощай любовь другой уже не будет

биполярное

в окне с малышами мамаши

авоськи с кульками крупы

мы мирные люди но наши

надбровные дуги круты

ты помнишь как явь наступила

завоз долгожданного пива

запой до заречной весны

в три вахты накатами пота

пока вдоль аллеи почета

рабочие лица честны

зазнобу с цигейкой на вате

в кино сорок первый патрон

и мы не рабы на плакате

а кто мы такие пардон

до выписки самой до срока

руин новогодним огнем

в испарине конусы сока

соседний светил гастроном

мы вышли из прежней икая

и в лучшую вечность вошли

так вот она значит какая

о чем рассуждали вожди

расправила члены стальные

страна отмыкая браслет

стакан бы сюда ностальгии

но тара пуста на просвет

приют на конечной трамвая

где двести на грудь принимая

томатного люди равны

добры санитары в палате

они нам опять на плакате

напишут что мы не рабы

«пес на песке невысок как с реверса в трубу…»

пес на песке невысок как с реверса в трубу

тучи отчетливы плавленым оловом в форму

чуткие чайки сбиваются к ночи в гурьбу

к шторму

мнимый сеанс если фейсом к буфету в фойе

самый в уме маринист айвазовского толка

скоро с порога мороз и орехи в фольге

елка

в памяти ветер которым до ребер продут

властвует налысо липы ноябрьские брея

пса позови на ночлег даже если продукт

бреда

буря притворна из воздуха выпущен газ

след в канители где елка погасшая стыла

елка была наяву это знание в нас

сила

с детством в прощальной коробке собой невесом

сквозь паутину куда ни пощада ни почта

полуисчезнувший с несуществующим псом

точка

шенберг в брентвуде

давай долой умляут из фамилий

как древле гендель новой честью горд

среди парадных пальм и бугенвиллей

здесь путнику вергилий верный форд

вот на одной из мутных фотографий

тропические признаки везде

садовый шланг свой силуэт жирафий

в пейзаже жадно изогнул к листве

не нас ли скопом подстрекал споем

предтеча в purgatorio своем

тогда и тот живущий в полумиле

глупей соседства в баснях не найдешь

кого сперва народы полюбили

а после освистала молодежь

уже душе по жабры ожиренье

а сердце плотно к прежней славе льнет

на берегу где небо в ожерелье

двенадцати зодиакальных нот

кто жаловался зря что жизнь страшна

ей год едва и вся она прошла

тринадцать бьет в одном отдельно взятом

раю под сводный хор небесных орд

там цру там царь зверей над златом

а утром умер от инфаркта форд

беда в ком скоро шестерни шершавы

и шустрых пассажиров ни души

там у ворот свидетель из варшавы

он говорит что все уже ушли

спуститься в сад где быстрый вывод прост

вдруг вспомнишь что не помнишь этих звезд

никто не вождь а сухожильный шорох

в синайском пекле брошены одни

двенадцать нот какой там в жопу шенберг

ты в зеркало и в паспорт загляни

не в старину на диспуты в сорбонну

лечить мозги всю голову долой

есть родина где труд сулит свободу

есть моисей но нет пути домой

и рожки микеланджело увы

умляутом торчат из головы

то не ветер

мы маленькие мы каждый лежим в постели

стрижены под ноль на висках синие жилки

мне дали книжку и я читаю про степи

и леса которых в глаза не видел в жизни

люся спящая слева помнит что ходила

в ясли но смысл воспоминания неясен

как ни описывает все темна картина

не могу себе представить никаких ясель

мы больны но ничего не знаем об этом

потому что болели всегда сколько были

многие взрослые добры кормят обедом

взрослые для того чтобы детей кормили

после тихого часа делают уколы

приходит важный завотделения в маске

справа дурно пахнет оказалось у коли

открылись пролежни и он на перевязке

коля когда ходячий важничал и дулся

видел жука и лошадь говорит большая

как слон но после операции вернулся

в гипсе и как мы с люсей молчит не мешая

в книжке пишут про партизана уверяют

что сражен фашистской пулей книжка похожа

на правду одно хорошо что умирают

взрослые а дети знай себе живут лежа

в день когда умер сталин нас носили мыться

плачут а все же моют банный день в палате

люся на топчане как на тарелке птица

ни косы никогда не носила ни платья

пока мы так лежим с ней рядом в голом виде

нас намыливают а санитарка верка

поет про то не ветер ветку поднимите

руку кто не забыл на языке вкус ветра

помню играли резиновыми ежами

почему именно ежами этот день я

запомнил поскольку сталин и мы лежали

в мыле дети эдема в день грехопаденья

amor vincit omnia

у меня в незапамятном детстве

одна елкина валя была

я носил ее образы в сердце

но она не любила меня

а в какой-то из смежных вселенных

если мысль эверетта верна

в заведенье для старцев степенных

гардеробщицей служит она

или может она санитарка

там для гигиенических нужд

ради чувству такого подарка

я мечты дерзновенной не чужд

и меня в этот госпиталь скажем

привезли отравившись едой

при последнем свидании нашем

я лежу совершенно седой

старику эта елкина валя

ставит клизму дрожащей рукой

а потом встрепенувшись узнала

и рыдает что боже ты мой

здравствуй валя мы встретились снова

я известный писатель цветков

в тихом образе старца седого

вот скончаюсь и буду таков

на тебя изводил я чернила

с той поры пролетели года

что ж ты елкина чувств не ценила

и меня не любила тогда

у руин моего организма

ты как перст санитарка одна