без единого в пясти гвоздя

потому что не выжить народу

если чьи-то не в землю глаза

чтобы гордость в груди не угасла

озаряя мангейм и мадрид

наша совесть из нефтеюганска

ослепительным газом горит

пусть этнически чистое тело

за которым хоть с места к венцу

марширует с кем страстно хотело

маневрирует с ним на плацу

и крылато на ангельской дудке

семь голов золотая броня

чтоб железное солнце в желудке

из жерла не жалело огня

«короткое время они на цепи завели…»

короткое время они на цепи завели

то рысью стремглав то садится и воет ужасно

а тело то в воздухе чуть ли не метр от земли

то в землю по самое то что хоть брось где увязло

добро бы и рыскало если бы речь не ушла

на сверку просроченных дат у полярной параши

голодное время свирепствует из-за угла

где навзничь под камень мослы финишируют наши

хоть в горькую ночь искричись собирая ребят

к столу из заветных душе не поверженных наземь

но жилы на рожах от прожитой водки рябят

и жизни собачьей сезон умножаемый на семь

кто помнит трахеей твои вековые клыки

кто крови покорно подмешивал в твиши предтече

надорванной мышцей не держит пожатой руки

конечность увечную за спину прячет при встрече

в подстеленном воздухе ворвань рывком отстегну

и речь обесточу во рту чтоб мычать не мешала

пусть полуподземное тело пустую страну

червем населяет посмертно беда небольшая

рубиново вверх напоследок лингамы москвы

ее телеухари в стороны света стоусты

кастрюли на стартах конфорок где наши мослы

и маленький мук порученец с корзиной капусты

пепел беслана

вдоль стены стены высокой в сумерках совы

ходит петр дозором проверяет засовы

ходит петр с ангелами летучим отрядом

на бедре ключ золотой борода окладом

тверда райская стена только стража тверже

бережет сон праведников и явь их тоже

оглядел петр божий мир закатную тучку

видит дитя перед ним протянуло ручку

видно ищет мать-отца да найдет не скоро

троекратно обошло вкруг стены-забора

только с севера с юга ли все никого там

и подошло в третий раз к жемчужным воротам

не горюй дитя говорит петр не печалься

пойдем глядеть мать-отца кто б ни повстречался

спросим хоть ночь лети напролет хоть вторая

берет дитя на руки и ходу от рая

вот идет петр по миру в калитки стучится

ищет мать-отца дитяти где свет случится

четвертый год ходит слез в бороде не прячет

на плече у петра мертвое дитя плачет

и где упадет слеза что младенца что старца

порастет земля цветом из чистого кварца

светло насквозь горит пламенем камень луг ли

а сорвешь только пепел в ладони да угли

все голоса в сумерках то ли совы кычут

то ли дети кричат во сне мать-отца кличут

вой ветер-ураган райская стена гнется

ищет господь сторожа а он не вернется

«на что уж блохи сучьи пассажиры…»

на что уж блохи сучьи пассажиры

или на стебле желтенькие тли

но как и мы дрожа на свете живы

хотя быстрее дня примерно три

тем пламенней любовь вскипает в каждом

животном ставя жребий под вопрос

тех юношей хитиновых под кайфом

и девушек с глазами летних гроз

фасеточными факт но тем усердней

всосавши сок иль выпив крови литр

знакомишься с красивой тлей соседней

создать семью или затеять флирт

тут только второпях не перепутать

блохе не выбрать тлю в подруги дней

как мы допустим любим воблу кушать

но никогда не женимся на ней

любовь любовь таинственная сила

то аппетит а то союз сердец

вчера блоха флиртуя укусила

потом чума и ты уже мертвец

я не мертвец чужой любви вчерашней

мне чувство общей близости острей

пока рука лопаты рукопашней

с латинскими названьями костей

блоха целует суженого влажно

трепещут страстью органы у тли

а завтра гроб и им уже неважно

кто автор книги имена любви

«вдруг на шлее у трепетного древка…»

вдруг на шлее у трепетного древка

нам виноградны с гелием шары

мороженым торгует в голос девка

и жители желтеют от жары

всем сердцем к ним но медленные мимо

чуть сумерки наискосок семья

как всем наедине с погодой мило

как жарко жить но хочется всегда

долой глотками перелетной пыли

в пространства утешительные швы

спасибо всем что мы такие были

и следующим славно что пришли

кто испытал но юношеству сложно

уж как бы кажется любил вон ту

когда бы жил но и отсюда можно

хорошую с мороженым во рту

в сень лесопарка искреннее это

в ее альбом вполголоса давно

у года гость единственное лето

из всей зимы второго не дано

еще с колен мольбой и всплеск олений

в слепую опрометь сквозь воск в зевке

там на лету из всех исчезновений

последнее как снег на языке

«спросонок ни имени в мире ни рядом родни…»

спросонок ни имени в мире ни рядом родни

как будто продрогшее пригоршней сердце разжалось

и к зеркалу рысью но голые звезды одни

дрожат в промежутке где прежде лицо отражалось

неважно чужим что живое и жалко его

слипаются птицы в зрачках расступаются сосны

в лесу только зеркало тычет слепое жерло

наружу смотри как созвездия в нем кровеносны

так явь убеждает объекты в разлуке с собой

в пустеющем смысле стекла после птиц и растений

нулем в знаменателе сном в сердцевине самой

системы отсутствий сломав распорядок осенний

авральный архангел отбой воструби на губной

гармонике грома в искрящем зазоре контакта

обеих реальностей сердцу из двух ни в одной

не вычислить нынче чью полночь качало когда-то

отсюда вопрос на засыпку начальнику дней

в любой из действительностей где в зените десница

с гармоникой как относиться к отсутствию в ней

которому снилось бы снова но нечему сниться

рассказ очевидца

Zbyt stary żeby nosić broń i walczyć jak inni – wyznaczono mi z łaski poślednią rolę kronikarza zapisuję – nie wiadomo dla kogo – dzieje oblężenia.

Z. Herbert. Raport z oblężonego