Шаповалов внимательно, под разными углами, изучал черно-белые срезы на снимках.

Медиастинит — гнойное воспаление клетчатки средостения, пространства в грудной клетке, где расположены сердце, аорта, трахея, пищевод.

Одно из самых грозных, самых смертельных осложнений во всей торакальной хирургии. Смертность при консервативном, безоперационном лечении — сто процентов.

При хирургическом — от шестидесяти до восьмидесяти процентов, в зависимости от выбранного метода. А при «стекляшке» — все девяносто пять, если не больше.

Ослабленный вирусом организм, извращенный, неадекватный иммунный ответ, практически полностью нарушенная способность к регенерации тканей. Шансов у этой женщины почти не было.

Почти.

— Что предлагает ваше местное начальство? — спросил Шаповалов, уже заранее зная ответ.

— Магистр Ерасов настаивает на неукоснительном выполнении стандартного, утвержденного Гильдией, протокола. Широкая боковая торакотомия, медиастинотомия, санация и дренирование плевральной полости по Каншину. Это… это единственный утвержденный Гильдией протокол для лечения гнойного медиастинита.

Ерасов.

Тот самый напыщенный, самодовольный индюк, которого Разумовский всего пару месяцев назад публично, на глазах у всего медицинского бомонда, унизил на консилиуме.

Теоретик, который последний раз держал в руках хирургический скальпель лет десять назад, на студенческой практике. И этот человек сейчас исполняет обязанности заведующего всей хирургией?

Бред. Но такова была прогнившая система — личные связи и умение вовремя прогибаться перед начальством ценились гораздо выше, чем реальные профессиональные навыки.

— И каков прогноз при таком, с позволения сказать, подходе? — спросил Шаповалов, хотя и так прекрасно знал ответ.

— По… по официальной статистике… — Рыбников сглотнул. — Летальность около восьмидесяти процентов. При «стекляшке» — вероятно, значительно выше.

Вероятно, выше. Да она умрет прямо на операционном столе еще до конца этой варварской операции.

Широкая торакотомия — это распиливание грудины, разведение ребер с помощью специального винтового расширителя, операция минимум на час, а то и на два. Ее ослабленное, воспаленное сердце просто не выдержит такой чудовищной нагрузки.

Шаповалов еще раз, в последний раз, взглянул на снимки. Очаг гнойного воспаления был четко ограничен задним средостением. Не было никаких признаков распространения на переднее. А значит, был шанс…

Он вспомнил международный конгресс по торакальной хирургии в Москве, в две тысячи восемнадцатом году.

Столичные тогда представляли свою новую, революционную методику — минимально инвазивное дренирование гнойного медиастинита через цервикальный, то есть шейный, доступ.

Маленький, аккуратный разрез на шее, спуск в средостение под эндоскопическим контролем, установка специальной вакуумной системы для постоянного оттока гноя. Травма для пациента минимальная, восстановление — в разы быстрее.

У нас, в нашей консервативной, застрявшей в прошлом веке области, эту методику почти никто не знал. И уж точно она не входила ни в какие утвержденные местной Гильдией протоколы.

Но она работала. И что самое главное — она давала этой женщине реальный шанс.

— Никакой торакотомии, — твердо, почти отрезал Шаповалов. — Пациентка ее не переживет. Готовьте эндоскопическую операционную.

Рыбников поперхнулся воздухом.

— Что⁈ Но… но магистр Ерасов сказал…

— Магистр Ерасов последний раз оперировал гнойный медиастинит когда? Никогда? То-то же, — Шаповалов демонстративно отвернулся от снимков. — Мы проведем минимально инвазивное вмешательство. Трансцервикальный доступ — разрез три сантиметра вот здесь, на шее. Под эндоскопическим контролем спустимся в заднее средостение. Установим специальную вакуумную дренажную систему непосредственно в самый центр гнойного очага. Минимум травмы, максимум эффекта.

— Но… но это же не по протоколу! — Рыбников побледнел как мел. — Это нелицензированная, экспериментальная методика! Магистр Ерасов меня убьет! Он меня уволит! Он меня диплома лишит!

Вся суть современной медицины. Страх перед начальством гораздо сильнее страха потерять пациента. Карьера важнее человеческой жизни. Диплом ценнее собственной совести.

— А пациентка умрет строго по протоколу, и все будут довольны? — Шаповалов смерил трясущегося ординатора тяжелым, презрительным взглядом. — Решай, Рыбников, что для тебя сейчас важнее — жизнь этого человека или одобрительная улыбка магистра Ерасова.

Рыбников заметался по предоперационной, как загнанный в угол зверь.

— Я… я должен немедленно доложить магистру! Это его зона ответственности! Он здесь главный!

— Докладывай, — Шаповалов равнодушно пожал плечами. — Операция ровно через час. Если магистр Ерасов захочет на ней присутствовать — пусть приходит. Посмотрит, как на самом деле оперируют в Муроме.

Ординатор выскочил из операционной, как ошпаренный кот.

Побежал стучать. Типичный стукач, доносчик, подхалим. Из таких вот и вырастают потом бездарные, но очень влиятельные карьеристы, которые душат настоящую медицину своей бесконечной бюрократией и идиотскими протоколами.

Шаповалов остался один. Он медленно, тяжело сел на высокий операционный стул, устало потер виски. Голова раскалывалась — последствия трех бессонных ночей и непрерывного, изматывающего нервного напряжения.

Как там Мишка? Последнее сообщение от Алены пришло час назад — «стабилен, все показатели в норме». Но ЭКМО — это не лечение. Это всего лишь отсрочка, передышка. И Разумовский, черт бы его побрал, это прекрасно понимает.

Только вот что он будет делать? А я что буду делать? Лекарства от этой болезни не существует. И я не знаю где его искать.

Дверь операционной распахнулась с таким грохотом, будто ее выбили ногой. В проеме стоял магистр Ерасов. Он влетел в предоперационную как разъяренный бык на корриде — красное, одутловатое лицо, вздувшиеся вены на шее, глаза навыкате.

— Мастер Шаповалов! — он почти кричал, брызгая слюной. — Что это за самоуправство⁈ Мне только что ординатор Рыбников доложил — вы собираетесь применять нелицензированную, экспериментальную методику!

Глава 17

Прибежал петух. Сейчас будет громко кукарекать про протоколы, ответственность, субординацию. Стандартный, заученный набор любого медицинского бюрократа.

— Я собираюсь спасти жизнь пациентке, магистр Ерасов, — спокойно, почти лениво ответил Шаповалов, не вставая со стула. — В отличие от вашего стандартного протокола, который ее гарантированно убьет.

— МОЙ протокол⁈ — Ерасов побагровел еще сильнее. — Да будет вам известно, это официальный, утвержденный высшей комиссией протокол Гильдии целителей! Прошедший все инстанции!

— И безнадежно устаревший лет на двадцать, — холодно парировал Шаповалов. — В ведущих клиниках Москвы уже давно перешли на минимально инвазивные методики. Меньше травма для пациента, выше процент выживаемости.

— В Москве! — Ерасов аж задохнулся от возмущения. — Да будет вам известно, мы не в Москве! Мы во Владимирской губернии! И здесь действуют НАШИ, местные гильдийские протоколы! Вы там в своем Муроме, я смотрю, совсем привыкли к анархии и вседозволенности! Делаете что хотите, плюете на все правила! Но здесь МОЯ больница! МОЯ зона