Эпидемия набирает обороты, как снежный ком, летящий с горы. Каждый день все новые и новые случаи — пять, десять, пятнадцать.

И с каждым днем я вижу все больше и больше именно таких, тяжелых, молниеносных форм. Словно вирус на ходу адаптируется, мутирует, становится все более агрессивным.

— Разумовский? — голос Кобрук, резкий и властный, вырвал меня из мрачных, затягивающих размышлений. — Илья Григорьевич, вы как? С вами все в порядке?

Я медленно повернул голову, с трудом сфокусировал взгляд на ее лице. Обычно холодное, отстраненное, почти непроницаемое, сейчас оно выражало нечто совершенно непривычное.

Беспокойство? Сочувствие?

Железная леди оттаивает. Спасение ребенка самого начальника хирургии — достаточно веская причина для проявления человечности. Или она просто боится, что я сейчас сломаюсь?

— Все в порядке, Анна Витальевна, — ответил я, с усилием выпрямляясь в кресле. Спина протестующе хрустнула — болезненное напоминание о ночи, проведенной в неудобной позе над записями профессора Снегирева. — Просто думаю. Анализирую. Нужно работать дальше.

— Может, отдохнешь сначала? — неожиданно предложил Киселев, и в его голосе не было привычного сарказма. — Илья, ты три часа простоял у аппарата ЭКМО, не разгибаясь. До этого, я так понимаю, всю ночь не спал. Ты же на самом пределе.

На пределе? Я даже не знаю, где находится мой предел.

В прошлой жизни, во время первой волны эпидемии, я работал по тридцать шесть, а то и по сорок восемь часов подряд. Спал по три часа в сутки прямо в ординаторской, жил на крепком кофе и дешевых энергетиках. И ничего, не умер. Хотя пару раз был очень близок к этому.

— Отдохну, когда мы найдем лекарство от «стекляшки», — отрезал я. — Время — это единственная роскошь, которую мы сейчас не можем себе позволить.

Кобрук слегка наклонила голову, изучая меня с каким-то новым, непонятным интересом, как энтомолог изучает редкий, уникальный экземпляр насекомого.

— Кстати, об этом. Не хочешь задокументировать сегодняшнюю процедуру ЭКМО? Составить подробный протокол для педиатрических случаев? Это было бы неоценимым вкладом в развитие имперской медицины. Первое задокументированное применение ЭКМО у ребенка в нашей больнице, а возможно, и во всей губернии…

— Не сейчас, — я решительно покачал головой, прерывая ее. — Протоколы, научные статьи, доклады на конференциях — все это подождет. Сейчас у нас совершенно другой приоритет — найти настоящее, эффективное лекарство. И, кажется, у меня есть все необходимое для этого.

Записи профессора Снегирева. Вот где нужно искать ответ на все мои вопросы.

— Анна Витальевна, — я посмотрел на Кобрук, намеренно меняя тему. — Вам удалось устроить магистра Серебряного в лабораторию? Как там поживает наш менталист-манипулятор?

Она коротко, почти с удовлетворением, кивнула.

— Сегодня его первый официальный рабочий день. Филимонов, заведующий лабораторией, конечно, долго ворчал — не хотел видеть в своем святом отделе постороннего. Но мне пришлось на него немного надавить. Сказать, что это личное распоряжение сверху,. Серебряный теперь официально числится младшим лаборантом, занимается самой рутинной, скучной работой. Кровь, моча, мокрота — все то, от чего его, я уверена, тошнит.

— Отлично, — я кивнул.

Менталист начал свою работу. Уверен, он найдет то, что ищет. И мы объединив усилия сможем найти лекарство от это треклятой болезни.

— Моя помощь сейчас требуется с эпидемией? — спросил я. — Есть новые тяжелые случаи? Непредвиденные осложнения? Какие-то нестандартные, атипичные формы?

Кобрук перевела свой выжидающий взгляд на Киселева. Тот откашлялся, явно подбирая нужные слова.

— С огромной натугой, но пока справляемся. Твой друг, Артем, взял на себя часть твоих обязанностей по сортировке в приемном покое — парень растет прямо на глазах. Терапия полностью координирует работу всего среднего медицинского персонала, организовала очень четкую систему сортировки. Больных очень много, но до коллапса нам пока далеко. Держимся.

«С натугой» — это медицинский эвфемизм для «еле-еле, на последнем издыхании, из последних сил». Я прекрасно знаю все эти уклончивые формулировки. Сам не раз их использовал, когда не хотел признавать перед начальством, что ситуация выходит из-под контроля.

— Я могу помочь, — предложил я. — Сделать обход по отделениям, посмотреть самые сложные, спорные случаи, откорректировать терапию…

— В этом нет необходимости, — Киселев покачал головой, и в его голосе, к моему огромному удивлению, прозвучало что-то похожее на… уважение? — Правда, Илья, мы пока справляемся. Ты сегодня уже сделал невозможное — спас сына Шаповалова. Если появится что-то действительно критичное, мы тебя, конечно, позовем. Но сейчас… Сейчас ты гораздо нужнее в другом месте. Найди лекарство от этой проклятой заразы. Это сейчас гораздо важнее любых обходов и консультаций.

Редчайший случай, когда я был абсолютно согласен с Киселевым.

Мое время, потраченное на поиски настоящего лекарства, сейчас действительно стоило гораздо дороже, чем время, потраченное на рутинную клиническую работу.

Хотя признавать это было немного неприятно — я привык быть на передовой, в самой гуще событий, а не сидеть в пыльных архивах, как какой-то кабинетный червь.

Я с усилием поднялся из глубокого кожаного кресла. Тело, застывшее в одной позе, тут же запротестовало — мышцы затекли, а позвоночник в шейном отделе хрустнул так громко, как будто сломалась старая сухая дверь.

— Кстати, — сказал я, окидывая их уверенным взглядом. — Вчера, пока искал информацию, и случайно наткнулся на одну интересную вещь. Проверил уровень своей Искры. Специальным, сертифицированным имперской академией артефактом-измерителем. Антикварная вещь, конечно, но абсолютно точная.

Кобрук и Киселев синхронно подались вперед, их лица мгновенно стали напряженными и предельно внимательными. Даже Фырк, до этого с аппетитом хрустевший орешком, замер, навострив свои маленькие пушистые уши.

— И? — почти беззвучно, одними губами выдохнула Кобрук. — Какой уровень?

— Я значительно перерос уровень мастера-целителя, — спокойно констатировал я. — По показаниям прибора — я нахожусь на границе между Мастером-целителем высшей категории и Магистром третьего уровня. Еще совсем немного, и я официально переступлю эту границу.

Тишина, в которой было слышно, как одинокая муха бьется о толстое оконное стекло.

Киселев открыл рот, что-то хотел сказать, но не смог, и снова закрыл. Потом снова открыл. Он выглядел как карп, выброшенный на сушу:

— Это… это же невозможно! — наконец, выдавил он из себя. — Ты же официально целитель третьего класса! Еще пару месяцев назад был простым адептом! Как можно за такой короткий срок…

— Постоянная практика, — пожал я плечами, давая им самое простое и