— Нет, не вздумай!

Не было ни малейшего желания выслушивать ворчание Терезы насчет срамоты и пакости, которой служанка считала любую обнаженную натуру, будь то фреска, статуя или книжная иллюстрация. Раздеться она сможет и сама…

— Пусть принесет чистую одежду и остается снаружи.

— Как скажешь. Наслаждайся, но не забывай — я и ужин — мы ждем.

Он ушел, и Эрме осталась в одиночестве. Вода манила, покачиваясь и дробя блики на потолке.

Вода призывала не медлить.

Мыло, губка и струи водопада сделали свое дело. Когда Эрме вышла на край бассейна, она чувствовала себе если не юной девой, то человеком, готовым к дальнейшему странствию по жизненному пути. Вода плескалась совсем близко у ног.

Все же спасибо бабке Оливии, в свое время настоявшей, чтобы плаванию учили не только внуков — сыновей дяди Сандро, но и внучку. Никакие материнские протесты не помогли.

— В нашей породе сухопутных крысенышей не бывало, — отрезала она на все возмущения о неприличности такого решения. — Все водицей причащались, и от твоей девчонки не убудет. Я в десять лет со скал Черного мыса сигала, и ничего, живая по сию пору.

Под «нашей породой» подразумевалась, естественно, династия Эскалата-ду-Истреш, издавна почитавшаяся среди правителей Гневного моря и Эклейды людьми отчаянными до умопомрачения.

— Здесь не Истиара. — возмутилась мать, и Эрме, пусть и не доставала тогда головой до столешницы, но ясно помнила, как потемнело от гнева морщинистое, смуглое лицо герцогини.

— А где она, как не здесь, — процедила сквозь зубы бабушка. — Я покуда здесь, сыновья мои здесь, внуки мои здесь. Колокола на Корабельной отмели полдень вызванивают. Здесь оно, Черное Сердце Эклейды. Здесь!

Мать не посмела возражать, и, быть может, с того дня трещина, разделявшая ее и остальное семейство сделалась заметнее и глубже, пока не превратилась в пропасть. Но тогда Эрме этого почти не замечала, а сейчас не желала вспоминать.

Она просто оттолкнулась ступнями от мрамора и с головой ушла под воду бассейна. Он оказался глубже, чем можно было предположить. Сквозь полумрак воды Эрме слабо различала яркие пятна — вероятно, дно было выложено цветным камнем.

Она вынырнула и преодолела водоем несколько раз подряд, чувствуя, как мышцы напрягаются, вспоминая подзабытый навык. Последние годы забавляться купанием было некогда. Да и мутная водица в черте города не располагает к такому занятию.

Наплававшись вдоволь, она выбралась на ступени у края бассейна и села там, погрузив ноги в воду.

В этот момент и пришло чувство, что на нее смотрят.

Эрме не меняя позы, быстро оглядела грот. Журчала вода, мерцали красноватым пламенем светильники, даже статуи, казалось, совершенно ушли в себя. Ни шевеления, ни постороннего звука. И все же ощущение чужого присутствия оставалось. Очень неприятное — до мурашек по коже, и смутно знакомое.

Неужели кто-то пробрался в грот, пока она смывала дорожную пыль под водопадом? Или кто-то уже прятался здесь, когда они с Тадео зашли? Кто бы это ни был, ему не поздоровится.

Кинжал остался в нише, вместе с грязной одеждой. Эрме не торопясь встала и закуталась в приготовленную заранее простыню, лежавшую на парапете. Она уже знала, где следует искать наглеца.

Пространство справа от тоннеля было единственной неосвещенной частью грота. Здесь пещера делала естественный изгиб, образуя еще один свод. Малый грот внутри большого. Наблюдатель таился там, во мраке за колоннами.

Эрме взяла один из светильников и решительно направилась в темноту.

Мягкий золотистый свет не рассеивал мрак без остатка. Нет, тьма просто отступила, затаилась по углам, ожидая, пока свет не уберется прочь. Малый грот был пуст — ни одного живого существа здесь не было. Но было кое-что другое.

Еще одна статуя.

В отличие от собратьев это изваяние располагалось в нише, вырубленной в скале, и чтобы добраться туда, Эрме пришлось подняться по грубо отесанным ступеням. Каменный человек сидел в расслабленной позе, откинувшись назад и вытянув ноги, словно путник после долгой дороги. Это был крупный мужчина атлетического сложения. Казалось, задумай он встать — подпер бы головой потолок грота. Левая рука лежит на колене, правая — небрежно опирается о подлокотник каменного кресла.

Из одежды — лишь набедренная повязка и воинский пояс. На левой ноге — сандалия с ремешками, плотно обхватившими голень почти до колена, но правая — босая.

Статуя была изваяна не из мрамора, а из того плотного тяжелого рыже-красного ламейского камня, что составлял стены, пол и потолок грота. Плоть от плоти скалы. Багрово-черные прожилки и пятна струились по камню, точно рисунок вен.

Со своего каменного трона сидящий мог бы без труда озирать весь грот. Мог бы, но неведомый скульптор решил иначе. Веки статуи были плотно сомкнуты, и Эрме могла явно различить странные угловатые значки, напоминающие те, что она уже видела на табличке. По одному на левом и правом веке.

Она заметила еще одну странность. Намеренно или по каким-то обстоятельствам, получилось так, что правая сторона статуи казалась не полностью завершенной.

Пальцы руки полностью погружались в камень. Тоже самое с правой ногой: ступня и щиколотка едва выступали из горной породы, словно скульптор отошел перекусить да так и не вернулся.

Эрме протянула руку и коснулась пальцами чуть шершавого подбородка статуи, провела по виску и волнистым прядям волос, достигающим плеч.

— Кто ты такой? — внезапно для самой себя произнесла она. — Кто вы все такие? Откуда вы пришли? Что забыли здесь, в глубине скалы?

Разумеется, она не ждала ответа. И сразу же порадовалась, что слуг поблизости нет, и никто не слышит, как графиня ди Таоро разговаривает с мертвым камнем. А то еще пойдут сплетни, что Саламандра перегрелась на жгучем весеннем солнышке.

Эрмэ осторожно поставила светильник рядом с правой рукой статуи. Кто бы ты ни был, нечего тебе сидеть в темноте и пугать почтенных почти пожилых дам, словно филин. Да и коротать вечность веселее со светом…

Она поплотнее завернулась в простыню и отправилась за одеждой.

Разумеется, на ужин была рыба. Дивная тиммеринская щука под острым соусом из трав, легкий суп из побегов водяного орешка, вареные с гвоздикой и тмином озерные раки.

Тадео, довольный, умытый и причесанный, в чистой рубашке с неизменно