— А я говорила, что ей не нужно рассказывать, — прошептала Олеся Кате.

Та испуганно, и даже весьма виновато пожала плечами.

— Да кто ж знал... — еще тише ответила.

— Мы не должны были никуда ехать, но я так хотела заткнуть его за пояс. Это я виновата, включила гордыню, желая, чтобы он постоянно мне что-то доказывал и оправдывался, — размазывая по лицу соленую влагу, принялась исповедоваться перед девочками.

— Эй, ты заслужила правду за все это время, что страдала. И если он должен был куда-то тебя отвезти, чтобы ты была спокойна и верила ему... а авария — просто случайность. Никто не знал, это могла быть любая машина, а стала ваша. Главное, что все живы.

— Живы... — сквозь мутную пелену слез я взглянула в окно.

— И он тоже поправится! — Олеся села на край кровати, — все у вас вообще замечательно будет. Хотя мы просто офигели, когда узнали. Вот кого-кого, а вас вместе в одной машине представить было невозможно. Наша группа на ушах стоит, а Кристина опять от злости стала напоминать размалеванный манекен.

Я молча улыбнулась краешком рта.

— А наши парни какие молодцы! Когда мы с Леськой чуть инфаркты не словили и на панике не знали, что делать, быстро все разрулили. Нашли, куда вас отвезли, связались с твоими родителями. Ну и, в конце концов, организовали наше посещение.

— Я горжусь ими, — честно добавила, убирая платочки. Мое состояние немного стабилизировалось, хотя на душе было гадко, она до сих пор болезненно сжималась.

Хотелось побыть одной, но признаться в этом подругам я не могла. Они столько ждали, пока ко мне пустят. Через силу отвечала на вопросы, которых у них накопилось немало, все больше думая, как он там. Видит ли сны? Или падает в бесконечной пустоте?

Через двадцать минут пришли парни и сообщили, что время посещения заканчивается. Девочки долго и слезно прощались со мной и пообещали заходить каждый день. После них ко мне ненадолго заглянули родители, и я, наконец, осталась в долгожданном одиночестве.

Долго плакала в темноте, больше страдая от неопределенности и того, что я ничего не могу сделать. Только лежать. И думать.

Спина уже затекла, хочется встать и размяться. Это тоже мучает. Все тело прямо зудит. И рука под гипсом чешется.

Зарычав, психовано побила целой рукой кровать. Даже позлиться нормально не могу, да черт тебя возьми!

Спустя где-то час не осталось ни слез, ни энергии. Только усталость. И только она мне помогла заснуть до самого утра.

Друзья и родители стали навещать меня почти каждый день.

Мой телефон был сломан и передан полицией, данные из него извлекли и перенесли на купленный новый. Теперь у меня появилась связь с внешним миром, она помогала не сойти с ума в больнице и не утонуть в мыслях. А то от телевизора крыша едет.

О Даниле до сих пор ни слова не говорили. Впрочем, лучше отсутствие любых новостей, чем внезапные плохие. Так я хотя бы понимаю, что он стабилен в том состоянии, в котором находится сейчас.

Я смотрела сериалы. Пыталась дистанционно не отставать в универе, радуясь, что ничего не нужно записывать, ведь я левша. Смотрела что-то для саморазвития, стараясь напрягать мозг. Иначе, если я начинала расслабленно думать, мысли становились депрессивными. По ночам перед сном старалась фантазировать что-то хорошее, но в голову лезли стремные сюжеты, в частности, выражающие мои подсознательные страхи. Мне было еще более одиноко, чем раньше. Просто неимоверная, сосущая пустота, которая в темноте палаты давила на меня так, что грудную клетку сжимало.

Я бесшумно плакала по ночам. Долгим. Казавшимся бесконечными.

* * *

Через три недели мне сняли гипс с руки, через четыре разрешили ходить. И как только это случилось, меня обрадовали — я могу посетить палату Дани. Перед этим ознакомили с его состоянием, о котором и так сообщили ребята. Их недавно к нему пустили.

Накинув свободную футболку с серыми спортивным штанами, я отправилась вслед за медсестрой, тяжело передвигаясь по коридору. Проходила мимо других комнат, некоторые были открыты, и там лежали другие частные пациенты. Данил был на этаже ниже. Там лежали все «тяжелые» пациенты.

Перед комнатой медсестра остановилась и кивнула на дверь, позволяя мне самой зайти.

— Фух, — собралась с мыслями и шагнула за порог.

Такая же комната, как у меня. Только на кровати лежит, укрытый одеялом, Даня. Он может самостоятельно дышать, поэтому на него всего лишь нацеплены капельницы и немного трубок. Волосы убраны по сторонам, чтобы не скрывать ровное, спокойное лицо.

Я села рядом и, как мои родители меня, схватила его ладонь. Теплая. Это обрадовало. Словно просто спит. А значит, скоро проснется. Нужно подождать. Я не знаю, сколько это продлится, но я терпеливая.

Я стала навещать его каждый день, проводила все свободное время там, в кресле. Все надеялась, что он пошевелится. Но безжалостные медсестры порой выгоняли, чтобы я хотя бы поела или полежала в положенные часы под капельницей. Но почему-то здесь было спокойнее. Рядом с ним я уже не чувствовала себя потерянной, будто вот мое место — охранять его сон.

Слышала, люди в коме все еще слышат окружающие звуки, потому читала ему новости, книги — все, что находила интересным.

— А вот еще один, стоит проститутка... — я запнулась, прочитав про себя пошлое продолжение, — а, впрочем, такой себе анекдот, сейчас дальше листну.

— Ты что здесь забыла? — я внезапно вздрогнула. Рывком обернулась и встретилась лицом к лицу с Изабеллой. Явно было, что она не в восторге того, что я здесь сижу.

Выглядела, как всегда, сногсшибательно. Непонятно было, она к сыну в больницу пришла, или красоваться в новом торговом центре. Изабелла скинула шубку, бросив ее на диванчик у дальней стены. Туда же отправилась модная сумочка.

Холодно зыркнула в ее сторону, наблюдая за каждым движением.

— Даню навещаю, как и вы.

Мама Данила давно меня не видела, так что ее ожидает сюрприз, если она считает, что я такая же мямля. Впрочем, и мне стоит ожидать от нее подвоха. Научена горьким опытом.

Она прошла мимо и выкинула из вазы цветы, которые я принесла сегодня утром, хладнокровно сунув туда ее пахучие, красные розы.

— Я считаю, что тебя здесь быть не должно. Так что возвращайся к себе, — бросила через плечо.

— Это почему же? — я вскинула подбородок, злость внутри