Разумеется, она пошла. Пошла, не зная, что разговор этот станет последним.

Дед ждал в малом кабинете, примыкающем к спальне. В комнате было полутемно и приятно прохладно. Сквозь приоткрытые окна лился стрекот цикад.

Лукавый Джез сидел на кушетке, вытянув поврежденную ногу. Рядом был прислонен уже ставший привычным костыль. На маленьком, по эмейрской моде, столике черного дерева Рамаль расставил серебряные с чернением беррирские бокалы, блюдо с яблоками и виноградом и кувшин вина.

— Эшеде, даббар, — сказал по-беррирски дед, и Рамаль бесшумно удалился, притворив резные двери. Эрме и Лукавый Джез остались вдвоем.

— Вы кого-то ждете? — спросила Эрме, заметив, что зажжены три светильника из черного камня. Дед всегда помнил заведенный бабушкой старый истиарский обычай — зажигать светильники по числу гостей.

— Может быть, — негромко ответил дед. — Садись, Диаманте, поговорим.

Эрме удивил его тон. Дед пребывал в расслабленно-меланхоличном расположении духа — редкое явление. Эрме и не припоминала, когда видела его таким в последние годы.

Она опустилась в кресло напротив герцога.

— Как там снаружи? Спускалась в город сегодня?

— Нет.

— Зря. Виорентис надо слушать. И слышать. Он точно раковина, в которой поет море. Ты же любила ездить в Школу и в Чинкаро?

— Теперь у меня нет на это времени, вы же знаете, ваша светлость, — стараясь спрятать раздражение, ответила Эрме.

— Знаю. И это я виноват, не так ли?

В голосе Джеза слышалась легкая тень язвительности. Это успокаивало.

— Как я могу жаловаться на ту великую честь, что вы мне оказали? — Эрме позволила себе вложить в ответ столь же малую толику насмешки.

Лукавый Джез улыбнулся.

— Ты о той самой чести, что заставляет тебя скрежетать зубами и мысленно проклинать меня каждый Совет? Не отнекивайся, я прекрасно знаю это твое выражение лица. Как будто кислую сливу откусила, но не можешь поморщиться и просто стискиваешь зубы.

— Вы выбрали странное наказание за строптивость, — заметила Эрме.

— Наказание за строптивость⁈ — Лукавый Джез рассмеялся. — Скажи, что ты считаешь нашим фамильным свойством? Давай, Диаманте?

Эрме приподняла бровь.

— Упрямство! — припечатал дед. — Это наше кровное упрямство! Наказывать Гвардари за строптивость, это все равно, что наказывать птицу, за то, что стремится летать! Нет, это не наказание… Это…

Он откинулся в кресле, вперив в нее пристальный взор. Сейчас он снова напоминал себя прежнего — жесткого, насмешливого, чуткого к миру, словно натянутая струна.

— Ну, вот ты. Как бы ты поступила на моем месте? Как бы ты выбрала Саламандру? Только начистоту и без уверток.

— Все были уверены, что вы сделаете Саламандрой моего отца, — проговорила Эрме.

— Оттавиано? Да, это был бы логичный вариант. Но задумайся. Твой отец слишком любит войну, Диаманте. Война его возбуждает, словно шалава похотливого юнца, уж прости мне такое сравнение. Человек войны дурной советчик в деле мира. Он везде будет искать возможность обнажить меч.

Эрме дернула плечом. Сравнение слегка покоробило, но, поразмыслив, Эрме не могла не признать, что отчасти слова герцога справедливы. Отец по-настоящему оживлялся лишь, когда назревала очередная военная экспедиция. Все остальное время он пребывал в состоянии равнодушно-скептическом, отдавая все время тренировкам и изучению трактатов по воинскому искусству.

— Допустим, — медленно произнесла она. — Но есть же дядя Сандро… Ты ведь носил Искру, будучи герцогом. Он бы тоже мог…

— Самой-то не смешно? — ответил дед. — И не сравнивай. Что до меня, ты же знаешь, что иного варианта тогда и не было. Но Сандро не тот случай, сама понимаешь. Кто дальше? Малолетний мальчишка, твой кузен? Так, что ли?

— Что ж, я оказалась меньшим злом? — Эрме взялась за кувшин и разлила вино по бокалам. Герцог погладил пальцами бороду, щурясь на пламя светильников.

— Оказалась бы, — ответил он. — если бы все эти резоны имели бы смысл. Но они… лишь…

Он сделал легкий жест пальцами.

— Знаешь, когда на Эклейде дует ширами, то мир наполняется песком и пылью, горячей и жгучей. Она заслоняет все вокруг, и даже солнце кажется лишь размытым пятном. Там даже есть поговорка: за пылью не видно солнца. Здесь то же самое.

— Что вы имеете в виду, ваша светлость? — напряженно спросила Эрме. Тон герцога ей совершенно не нравился. На что он сейчас намекает? — Объяснитесь.

— Уповаю, что ты никогда этого не поймешь! — рявкнул Лукавый Джез.

Эрме замолкла, удивленная резким ответом. Герцог взял свой бокал, погрел между ладонями.

— Раскрой окна пошире, Диаманте. Здесь душно.

Эрме послушно встала и подошла к окну. Створки, собранные из разноцветного стекла и так были полуоткрыты, и она растворила их полностью. В кабинет ворвался свежий ночной ветер.

— Твоя бабка говорила, что шелест листвы в Чинкаро напоминает рокот прибоя. Она скучала по морю, по Истиаре. Не признавалась, но скучала. До последнего надеялась, что случится чудо, и остров станет свободен. Гадала. Искала знаки. Когда появился Николо Барка, она сказала мне, что слышит, как судьба стучится в двери. Увы, судьба постучала и ушла.

— Но чудо случилось, — заметила Эрме. — Аддиров на Истиаре больше нет, не так ли?

— Там никого нет, — ответил герцог. — Никого. Только лава, пепел и черный песок. И прибой, голос которого некому услышать. Ты ведь никогда не видела моря, Диаманте?

— Не довелось, — Эрме еще раз взглянула на темные улицы и вернулась на свое место у стола.

— Я впервые увидел море в шестнадцать, и оно пробило мне сердце своей красотой. А потом я встретил твою бабушку…

Лукавый Джез усмехнулся.

— Знаешь, когда я попросил ее руки, она сказала, что даст согласие, если я спрыгну со Скалы Черного солнца. Бешеная высота. Камни внизу. Прибой и пена. И чайки… Я иногда слышу, как они орут.

— И ты?

— Мне было шестнадцать. Я прыгнул. Не умея плавать. Надеясь лишь на богов. Герцог. Саламандра. Влюбленный идиот.

Последние слова было произнесены словно бы с мягкой насмешкой над прошлым. Насмешкой, таящей в себе то ли печаль, то ли гордость.

— И как же ты выжил?

— Они прыгнули следом.

— Они?

— Оливия. И Лодовико Небастард. Они меня вытащили. И тогда я понял одну вещь, Диаманте. Не важно, какой глубины пропасть под ногами. Гораздо важнее, кто за тобой туда прыгнет. И есть ли он