Квинта Сальвиа была старой, но, как ни странно, самой зеленой частью города. Остатки древнего борго, что когда-то стоял на вершине Шалфейного холма в месте слияния Ривары и ее притока — речушки Тармы, давно ушли под землю, город разросся, в конце концов шагнув и через большую текучую воду, и в черте Виоренцы оказались все те маленькие рощицы, что пятнали зеленью окрестные пригорки. Часть, разумеется, вырубили на дрова, но за остальное грудью встала Лекарская школа, и теперь то и дело на пути Комара появлялись купы деревьев, стиснутые каменными заборчиками или стенами домов и усадеб. Эти тенистые уголки дышали слабой прохладой, чуть облегчая духоту.

Комар, сторожась, переулками выбрался на улицу Кипарисов — центральную дорогу, что соединяла квинту Сальвиа с Замковой площадью. Впереди уже виднелся Шалфейный перекресток, где в сердце дорог высилась статуя герцога Просперо, учредившего Лекарскую школу и написавшего для нее устав — Правила Просперо, по которым и по сию пору жили обитатели сего заведения, да и все члены ученой корпорации.

Но Одо туда не пошел. Повинуясь полученным указаниям, он перед перекрестком свернул в узкую боковую улочку, где не горел ни один фонарь, а стены домов высились, точно отвесные скалы. Кое-где сквозь стены перевешивались плети дикого винограда и лоретийской ежевики.

В полной тишине Комар добрался до третьего по счету дома. Тот ничем не выделялся среди соседей — тот же рыжевато-бежевый известняк, то же узкое крылечко с плоской плитой порога, в которую была вбита железная скоба — чтобы зло не проникло в дом. Дверь — крепкая дубовая, с тяжелым медным кольцом в виде оскаленной собачьей головы — тоже не привлекала внимания.

Но было кое-что приметное. Соседние дома спали, но это жилище бодрствовало. Сквозь приоткрытые ставни виднелся свет и движущиеся тени. Одо показалось, что он слышит голоса.

Набравшись смелости, Комар взялся за дверную ручку и постучал ей трижды. Он надеялся на скорый ответ, но время шло, и никто не спешил отворить гонцу врата.

Одо повторил попытку. Послышались торопливые шаги.

— Да кто там еще? — воскликнул раздраженный женский голос.

Скрипнул засов, дверь распахнулась, и на порог, чуть не столкнувшись с Комаром нос к носу, выскочила девушка с фонарем в одной руке и кочергой в другой.

В первый момент Одо заметил лишь ее глаза — дикие глазищи, рассерженные, точно у кошки, которой прищемили хвост. И выражение лица у нее было неласковое: вот-вот отоварит прокопченной железякой.

Одо отшатнулся. Девица приняла это как знак поражения и надменно вздернула нос. Она подбоченилась и угрожающе наставила кочергу на Комара.

— Тебе чего? — быстро спросила она, изумленно изогнув тонкую черную бровь.

— Я… я принес послание для джиори Мелании Рамирес, — промямлил Одо, мучительно соображая, неужели именно этой дикой кошке адресовано потерянное письмо.

— Послание⁈ Давай сюда!

— Э… личное, — ответил Комар, решив, что на «королеву снов и сердец» девушка не тянет.

— Мама занята. Рожает мне сестру. Или брата. Пока не родит, не поймем.

Одо озадачился. Такой поворот дела он никак не мог предусмотреть.

— А… ты?

— Я Шеад, — ответила девушка, наполовину отворачиваясь от Комара и вслушиваясь в звуки из глубины дома, но не опуская кочергу. — Желаешь — жди, но ждать можно долго. А лучше отдай письмо и топай отсюда.

Наступил щекотливый момент. Комар в нерешительности покусал губу.

— Я не могу отдать, — признался он. — Я его потерял.

Девчонка округлила на него пронзительно-зеленые глаза.

— Как это потерял⁈ Ну ты и растяпа!

Одо почувствовал, что краснеет — и скорее от раздражения, чем от смущения. Что она себе позволяет!

— Не страшно, — с деланной бравадой заявил он. — Я же могу рассказать содержание…

— Так ты его прочел⁈ Ну ты и наглец!

Кочерга угрожающе ткнула в пространство. Сумасшедшая, право слово!

— Я… нет, ты не поняла! — запротестовал Одо. — Я же его писал…

— Писал⁈ Ты⁈

— Потому что я писарь! Мне поручили написать письмо под диктовку и отнести. Я потерял, но запомнил и могу все пересказать! Слово в слово!

Одо выпалил все это одним махом, пока девушка не обозвала его еще кем-нибудь обидным и не огрела кочергой. Шеад закусила губу.

— Это кто же тебе диктовал?

— Высокий темноволосый мужчина. У него один глаз и сломана рука. Он запечатал письмо печаткой с вьющимся растением и буквами Б. А. Т.

Кочерга опустилась.

— Баштар? — словно бы с недоверием переспросила девушка. — Он ведь назвал свое имя?

— Не назвал, но…

Девчонка сорвалась с места и со словами: «Мама! Баштар вернулся!» унеслась во внутренние помещения дома, забыв затворить дверь. Слышно было, как она стуча то ли каблучками, то ли кочергой, несется на второй этаж.

Одо подумал и решил, что может войти. Он перешагнул через порог.

Внутренний крытый дворик был квадратным и очень маленьким. Место, где обычно богачи устраивают питьевые фонтанчики и ставят статуи, а зажиточные горожане — горшки с цветами, украшала одинокая фигурка, вырезанная из дерева. Украшала — громко сказано, ибо такой уродец, по мнению Одо, мог лишь испоганить вид жилища.

Маленький человечек с огромными звериными ушами, сидел, полусогнувшись, и пялился на дверь и заодно на Одо. Черты его лица были грубы и напоминали и зверя, и человека одновременно, а вместо рук были крупные лапы, напоминающие собачьи. А еще у него был пушистыйхвост.

— Бродилец, что ли? — пробормотал Одо. Это ж додуматься надо — ставить статую бродильца в доме! Извращение какое!

— Сам ты бродилец, — раздался голос за спиной. — Это мурар. Лисий братец. Защитник дома.

Девушка вернулась быстро и бесшумно. Поставила кочергу на подставку у очага и деловито бросила на пути Одо тонкую, словно кружевную, цепь из черного металла.

— Перешагни, — приказала она. Одо, недоумевая, повиновался.

— Ты чего?

— Теперь выпей, — пропустив мимо ушей его слова, потребовала она и протянула Одо стакан.

Он удивился и недоверчиво поднес стакан к носу. Вода пахла зеленым диким лимоном, растертым с чем-то сладковатым.

— Зачем?

— За делом! Если ты человек, вреда тебе не будет. Пей или вали прочь!

Одо глотнул — жидкость и впрямь оказалась настоянной на горьковатом лимоне водой с мятой и медом. Он внезапно понял, как его мучает жажда, и залпом