«Вы хотите, чтобы я думал об этой грязи, которой вы пичкаете молодые умы?! А больше вам ничего не надо? Может, вам еще ключи от квартиры дать, где деньги лежат?» – «кричал» на меня капслоком мужчина, которому я когда-то по молодости и глупости пыталась донести идею того, что чувствовать – это нормально.

Из страха, что вытесненные чувства вернутся или кто-то догадается, что они есть, буквально рождается ненависть к собственной дочери.

«Шлюха! Что разоделась как шалава?!» – доносилось от соседей моей подруги, когда мы тусовались у нее дома после школы.

Эти оскорбления вызваны не чем иным, как сексуальным влечением самого отца по отношению к дочери. Желание может подавляться полностью, оставляя лишь презрение к «шлюхе», а может быть «налицо», то есть в отцовских штанах, и тогда на девочку выливается раздражение, словно в реакциях отцовского тела виновата она.

Я помню момент из своего подросткового периода, лет 13–14, когда я захотела впервые в жизни побрить ноги, при том что никогда не носила юбки и эпилированные ноги мне в целом были не нужны.

Мы с отцом сидели на кухне, я была в халате, с голыми ногами и в маминых тапочках. Глядя на черные волосы, ярко заметные на моей белой коже, я и заявила, что хочу побрить ноги.

– Зачем это?! – воскликнул отец. – Нечего тебе там брить!

Ответ отца настолько изумил, расстроил и разочаровал меня, что я помню его спустя более чем 15 лет.

Тогда я совершенно не понимала, в чем дело. Чем я вызвала его раздражение? Это же мои ноги. И это просто волосы на ногах!

Долгие годы я не могла понять и причины своего разочарования. Казалось бы, откуда оно? Я же не ждала, что отец вскочит со стула и начнет на радостях танцевать вокруг меня шаманские танцы.

«Побрить ноги?! Ах, как это замечательно! И как же эта идея не пришла тебе в голову раньше! Пойдем брить их вместе! Прямо сейчас!»

И мы выбегали из кадра, держась за руки, как Белоснежка и ее Принц.

Что ж, вынуждена признать, что, похоже, именно такой реакции я от него и ждала. Только говорили мы с ним не о волосатых ногах. Мы говорили о моей женственности, о моем превращении из ребенка в девушку. И теперь я понимаю, что, насколько сильно мне (на тот момент уже бессознательно) хотелось казаться женщиной в его глазах, настолько же сильно его это страшило. Я должна была оставаться ребенком столько, сколько он сможет поддерживать в себе эту иллюзию.

Тут мне кажется логичным завершить тему сексуальности, так как мы подобрались к не менее важному вопросу на совершенно другую тему.

Почему родителям трудно говорить о чувствах с детьми?

Согласись, было бы здорово, если бы мой отец на момент нашего «волосатого столкновения» хоть немного разбирался в психологии подростковой сексуальности и мог объяснить мне, что произошло. Однако у меня есть подозрение, что, даже если бы он разбирался, нам все равно было бы очень трудно открыться друг другу.

Почему? Потому что мы не умели говорить откровенно.

С самого детства нас учат не разговаривать, а позже мы удивляемся, почему нам так сложно выразить чувства или мнение. Поспорь со мной, если у тебя было иначе, и я искренне порадуюсь. О своем опыте я такого сказать не могу.

В моей школе с углубленным изучением французского языка было по пять уроков французского в неделю, но никто из нас не умел говорить по-французски. Ладно, конечно, кто-то мог связать пару слов, а кто-то даже произнести целые предложения, но потому, что занимался сам, а не потому, что нам так шикарно давали материал. «Углубленный французский» означал углубленное изучение грамматики, но не формирование умения разговаривать.

И еще. Знали ли мы что-то о французах? Не о том, какие в их стране праздники и достопримечательности, а именно о французах как о современных нам людях? О том, как они живут, что ценят, чем отличаются от нас? Нет.

История России занимала у нас несоизмеримо больше учебного времени, чем мировая. Нас не учили психическим различиям людей, живших в разных странах и эпохах.

Мы не знали зарубежной литературы, а правильной интерпретацией отечественной книги была лишь та, которую утвердил комитет образования. Не было смысла читать книги, потому что не было смысла вникать в повествование, чувствовать его, узнавать героев, делать выводы. Зачем? Если «правильные» выводы уже давно сделали за нас.

В 8-м классе в учебнике биологии впервые появился рисунок человеческого тела, и при слове «анус» все утонули в неловкости и том придурковатом смехе, который возникает, когда тебе хочется провалиться сквозь землю. Хотя, казалось бы, анус есть у всех нас, все пользуемся. Однако у нас, подростков, к тому времени прочно сформировался стыд перед другим человеком, потому что о физических отличиях полов мы знали только по сплетням и тайным картинкам. А кому не повезло – по телам своих родителей.

Тут мне хочется постучать своей тростью по столу и сказать: «Да, молодежь, в те времена интернета еще не было!»

Не могу назвать больше трех человек из моего потока (и даже из педагогического состава), которые умели бы справляться с завистью, злостью, обидой, болью. Нас не учили говорить о себе или считаться друг с другом. Мы не умели даже распознавать эмоции, не то что говорить о них, а мою классную руководительницу больше привлекала возможность посплетничать с девочками, нежели заняться нашим воспитанием и пресечь цветущий буйным цветом в коллективе буллинг.

Слово «несправедливость» в отношении учеников и вовсе не употреблялось, злиться не имело смысла, и уж точно мы не знали, что агрессия бывает положительной и что это – движущая сила, благодаря которой мы развиваемся.

Не так давно я наткнулась в социальных сетях на мнение психолога о том, что нам от рождения дан базовый набор из пяти чувств, среди которых первое место занимает страх. Он якобы представляет собой инстинкт самосохранения, спасающий человеческого детеныша от смерти.

Поддерживая идею психоанализа, я придерживаюсь мнения, что у человека не существует инстинктов, доказательством чего может служить как само определение инстинкта, так и личный жизненный опыт каждого человека.

Инстинкт представляет собой врожденный набор не подлежащих изменению реакций, регулирующих поведение живого существа. Человек, в отличие от животного, способен отходить от определенной линии поведения и по-разному реагировать на одни и те же ситуации.

Однажды я рассказывала в социальных сетях о том, как чуть не сбила качелями ребенка (разумеется, случайно),