В то время как в оседлой восточной общине преобладали вертикальные отношения подчинённости. Соответственно они хорошо вписывались в структуру централизованной вертикально интегрированной аграрной империи, такой как Россия. Тем более нельзя было говорить о существовании в России за пределами дворянского сословия ни массовой индивидуальной собственности, ни собственника в каких-либо существенных размерах, который на этом основании мог бы участвовать, к примеру, в самоуправлении европейского типа.

В этой связи стоит обратить внимание на оценку самого Сперанского: «Все жалуются на смешение гражданских наших законов. Но каким образом можно исправить и установить их без твёрдых законов государственных? К чему законы, распределяющие собственность между частными людьми, когда собственность сия ни в каком предположении не имеет твердаго основания? К чему гражданские законы, когда скрижали их каждый день могут быть разбиты о первый камень самовластия»[339]. Здесь как раз указывается на базовое отличие западноевропейской и российской модели организации, связанное с характером собственности.

На Востоке земельная собственность в большинстве случаев традиционно носила условный характер и предоставлялась в обмен за службу, как это было в Османской империи, империи Великих Моголов и других государствах. Такая форма распределения земельной собственности преобладала и в России до петровских реформ. Однако даже в случае наличия частной собственности её зависимость от государства, вернее, от существующей в нём системы законов, была весьма высокой.

Конечно, Сперанский исходил из идеалистических представлений о возможностях проведения реформ в российском государстве и обществе начала XIX века. Он предлагал изменить систему управления, сделать её более эффективной и создать соответствующий правовой механизм регулирования отношений в обществе. Именно с этим была связана его критика центральной власти. «Широкие полномочия верховной власти невыгодно отражаются на всём механизме государственного управления. Ни Государственный Совет, ни Сенат, ни министерства не имеют положительных законов. Компетенция этих учреждений отличается спутанностью, и все они по существу занимаются и законодательством, и судом, и административными делами… Одним словом, в государстве нет политического органа, потому что ни одно учреждение не имеет прав»[340].

Собственно, такая ситуация была связана с характером власти, которая всё же носила централизованный и в общем и целом деспотический характер. Поэтому, несмотря на периодически предпринимаемые попытки реформ, всё же они носили больше имитационный характер. Между прочим, это имело отношение и к создаваемым институтам, как государственным, так и общественным. Несомненно, что Российская империя после Петра всё время стремилась ориентироваться на Европу. Однако в основе её военно-политического могущества находилась деспотическая система власти над собственно российским обществом, от использования ресурсов которого зависели возможности государства доминировать в европейской политике. Имперское правительство никогда не могло в полной мере отказаться от этой системы.

В начале 1812 года Сперанский был отправлен в отставку, на этом предлагаемые им реформы были свёрнуты. Затем были война 1812 года, заграничные походы русской армии. После 1815 года вопрос о реформах в собственно России уже не стоял на повестке дня, но в составе государства к этому моменту находились Польша и Финляндия с их весьма широкой автономией. Так что сохранялся двойственный характер российской системы управления с фактическим разделением на две части. Одна из них обеспечивала военно-политическую мощь государства, другая отвечала за представление и восприятие России как европейского государства. Именно в таком состоянии в 1820-х годах Российская империя начала своё продвижение внутрь Азии на юго-восточном направлении, которое началось с казахских степей.

Реформы Сперанского: первая попытка административного устройства в Казахской степи

К началу XIX века Казахская степь в целом всё ещё оставалась внешней территорией для Российской империи. Отношения с казахами развивались по ведомству министерства иностранных дел, торговля учитывалась по одной категории с остальной Азией — Китаем, Ираном, ханствами Средней Азии. При этом немаловажно, что таможенная граница России проходила по линии крепостей, где основные таможенные пункты находились в пограничных городах, среди которых были Оренбург, Петропавловск, Семипалатинск и другие. Именно здесь в первой трети XIX века находилась фактическая граница Российской империи с казахами. «Казахская территория не включалась официально в состав империи, продолжая считаться внешней для России»[341].

Естественно, что все передвижения границы с казахами были связаны со строительством новых укреплённых линий, за которыми, собственно, и начиналась территория, которую Россия надёжно контролировала и могла считать своей. Например, в 1820-х годах была построена Новоилецкая линия, которая отрезала часть территории кочевий Младшего жуза. В то же время, выше по тексту указывалось, что Россия ещё не имела возможности освоения всех приобретённых таким образом территорий и довольно активно привлекала к поселению на них казахов из-за линии.

Несмотря на периодически повторявшееся принятие различными казахскими племенами российского подданства, реально в своём подавляющем большинстве они оставались вне границ российского государства. Ещё в 1844 году штабс-капитан Фомаков в своём описании Казахской степи указывал, что «большее или меньшее удаления киргиз от линии может служить мерой расположения их к России. Там, где влияние слабо, преданность киргиз сомнительна, где оно непосредственно, там непосредственно и надёжно»[342]. В целом Россия ограничивалась косвенным контролем за политическими процессами в Казахской степи.

Тем не менее, хотя Российская империя ещё не имела возможности непосредственного управления казахскими племенами, она уже обладала в степи весьма значительным влиянием. Фактическая отмена ханской власти в первой четверти XIX века наглядно продемонстрировала заметно возросшие возможности России. Особенно когда после смерти хана Уали в Среднем жузе российские власти не только отказались признавать ханскую власть его сына и преемника султана Губайдуллы, но и смогли предотвратить принятие им знаков ханского достоинства от прибывших в степь представителей империи Цин. Более того, после это они задержали Губайдуллу.

Здесь стоит отметить, что произошедшее ослабление ханской власти было связано не только с большими возможностями России, но также зависело и от внутриполитической ситуации в Казахской степи. Её главной особенностью было постепенное ослабление ханской власти. В конце XVIII — начале XIX века ханы на российской границе скорее выступали в роли посредников между Россией и казахскими племенами. При этом тесные связи с российской администрацией повышали уровень зависимости ханской власти от внешней поддержки. Соответственно, ханы всё чаще выступали скорее в роли представителей России в степи. В результате очень часто они фактически оказывались между империей и казахским обществом.

В этой ситуации проживавшим вдоль всей линии границы казахским племенам и их элите, как чингизидской, так и родоплеменной, для взаимодействия с российскими представителями по большому