но «историческое», буквальное. Такое толкование (ad litteram) само по себе вовсе не было открытием: все прекрасно знали августиновское «О Книге Бытия буквально» в двух версиях, полной и незаконченной. Современник Теодориха Гуго Амьенский также написал буквальный — «исторический», как он выразился, — комментарий на «Шестоднев»[420]. Во второй половине XII столетия вспомнили и «Разделение природы» Эриугены, где также делается реверанс в сторону Отцов и предлагается, наряду с моральным, именно историческое объяснение Творения. По мнению же Теодориха, буквальное, историческое толкование «Шестоднева» может быть только физическим. Consequebatur naturaliter, ordo naturalis exigebat, contingebat naturaliter — все эти словосочетания вокруг слова «природа» стали лейтмотивом трактата, объясняющим возникновение небес, земли, воздуха, жизни как таковой. Живое возникает
естественно из неживого. Стоическая концепция «жизненного тепла» (calor vitalis), воспринятая через трактат Цицерона «О природе богов», дала Теодориху и его современникам возможность отойти в этом вопросе от буквы Писания[421]. В эту природную череду включается и человек.
Каково в этой космологии место «венца творения»? Видимо, в этом вопросе для прозаического, буквального изложения и начинались проблемы: космогония Теодориха фактически обрывается там, где следовало бы описать человека с его бренным телом и бессмертной, но смятенной, пристрастной, запятнанной Грехопадением душой. Трактат обрывается, несмотря на то что автору было на что опереться, чтобы органично связать свою «физику» с христианскими представлениями о душе. Теодорих же, что твой биолог, но до рождения биологии, почти за столетие до перевода зоологических сочинений Аристотеля, ограничивается простым включением человека в череду творения животных и переходит к арифметическому истолкованию догмата Троицы: «Через влагу живоносный жар проник и к земным телам, от чего произошли земнородные животные, в числе которых был сотворен по образу и подобию Божию человек. И это шестое обращение было названо шестым днем»[422].
Издатель текста, прекрасный филолог Николаус Херинг, поставил точку перед сложноподчиненной конструкцией «в числе которых…», толкуя ее как независимое предложение. Тем самым он навязал Теодориху вполне традиционное для средневековой экзегетики представление о творении человека как особом моменте, «венце» Творения. Формально такая пунктуация возможна, как богословски верна исключительность сотворения человека. Однако фраза, начинающаяся с относительного местоимения, никогда не воспринималась в средневековом тексте как самостоятельная, даже если в рукописи стояла заглавная буква. Средневековая пунктуация, мягко говоря, непохожа на современную. Теодорих, сохраняя важнейшее для христианства понятие «по образу Божию», все же рассматривает появление человека в общей цепи возникновения животных как результат воздействия жара. Херинг считает, что Теодорих разделял общепринятый августиновский взгляд на предсуществование человеческих душ, однако в трактате ничто на это не указывает[423]. Запятая в этом вопросе принципиально важна.
Примечателен по смелости 17-й параграф, распределяющий космогонические роли между стихиями: «Огонь всегда активен, а земля всегда пассивна. Два элемента, находящиеся посередине, активны и пассивны одновременно. Воздух воспринимает действие огня, он как бы служит ему и передает его свойства другим элементам. Вода воспринимает действие воздуха и огня, она как бы служит высшим элементам и передает их свойства последнему элементу. Следовательно, огонь есть как бы творец и действующая причина, подчиненная ему земля есть как бы формальная причина, а два средних элемента суть как бы инструмент или нечто объединяющее, с помощью которого действие высшего элемента передается низшим, ибо своим посредничеством они умеряют и соединяют чрезмерную легкость огня и тяжесть земли. Эти свойства, а также те, которые я называю семенными причинами, Бог-Творец вложил во все элементы и пропорционально распределил между ними, дабы из этих качеств элементов возник гармоничный порядок времен и чтобы в должные моменты времени, сменяющиеся согласно с этими свойствами, возникали телесные творения»[424].
Этот пассаж может показаться радикально материалистическим. Если во втором параграфе «Шестоднева» «действующая причина — Бог», то здесь «как бы» (quasi) одна из стихий, то есть тварная, чисто физическая сила. Теодорих, словно Декарт (в передаче Паскаля), «разрешил Богу дать миру щелчка, чтобы привести его в движение» — и отстранил от должности. Однако «материализм» этого параграфа уравновешен в параграфах 25–27, рассуждающих о мировой душе. Не менее важным, чем такое сглаживание противоречий, следует считать это самое невинное на первый взгляд quasi, применимое ко всякой твари, но не к Богу, не к Абсолюту, не терпящему словесного камуфляжа и эквивоков.
В XIII столетии такие естественно-научные объяснения уже стали почти традиционными, во всяком случае, модно было «говорить согласно природе» (naturaliter loqui). Но около 1140 г. это было новшеством. Четыре стихии — «как бы» действующие причины, огонь «совершенно активен», земля «совершенно пассивна». Впервые ставя знак равенства между физическим толкованием и буквальным, Теодорих фактически вывел свое изложение из многовековой традиции «Шестодневов», а его сочинение можно считать комментарием только формально. В перспективе истории европейской научной мысли «Трактат о шести днях творения» стоит в начале современной физики, для него библейский рассказ — лишь отправная точка для решения вопросов, выходящих за рамки комментария текста.
Гильом Коншский попытался разобраться, действительно ли Творец лишил Адама ребра, чтобы слепить из него женщину. Этот смелый «физик», как и Теодорих, учитель грамматики, даже придумал специальный глагол в форме перфектного инфинитива excostasse, что-то вроде «разребрить», от costa — «бок», «ребро». Сомнения Гильома вызваны тем, что женщина, даже самая горячая, холоднее самого холодного мужчины. Значит, «не следует верить на слово Библии»: Еву слепили из лежавшей рядом земли, «а если кто возразит, что, мол, получается, таким образом можно было и тогда и сейчас творить мужчин и женщин, отвечу, что это возможно, если будет на то Божья воля, ведь необходимо, чтобы всякому делу природы предшествовала божественная воля»[425].
Нам такая логика покажется по меньшей мере странной, эмпиризм — специфичным. То, что женщина «по определению» холоднее мужчины — следствие уверенности в том, что материальный мир состоит из четырех стихий и четырех основных качеств (тепло, холод, сухость и влажность). Они отражаются в устройстве человека, состоящего из соков, определяющих его темперамент. Античная гуморальная теория просто слилась с «буквой» и «духом» Писания. Гильому пришлось отказаться от своей теории и оправдываться, но дискуссия не прекратилась: художники не знали, изображать ли им сотворение Евы или ее рождение, это не одно и то же[426]. Взглянем на фасад собора в Орвието, одного из важнейших памятников Папской области начала XIV в.: здесь Бог, завершив сотворение Адама, с хирургической точностью вынимает ребро из тела первенца. Ангелы, созерцающие сцену в молитвенной сосредоточенности, подсказывают зрителю, готовящемуся войти в храм, что каждый день творения (а они представлены здесь полностью) есть некое чудо (рис. 31).
«Философия» описывает и строение
