Астрология и эффективное воображение

Кроме такого богословско-философского пути к познанию мира, умы людей XII–XIII вв., несомненно, будоражил еще один — через астрологию и астрономию. Хотя две эти науки четко разделялись еще в Античности и разделение было зафиксировано христианской энциклопедической мыслью, начиная с Исидора Севильского, граница никогда не воспринималась непроходимой. Это облегчалось, в частности, тем, что крупнейший авторитет древней астрономии, Птолемей, автор великого свода астрономических знаний «Альмагеста», являлся также автором очень авторитетного пособия по астрологии, «Четверокнижия», и частенько отождествлялся с Птолемеем II Филадельфом (283–246 гг. до н. э.), согласно преданию, заказавшим греческий перевод Ветхого Завета.

Уже античная астрология претендовала на звание науки. Вслед за ней средневековый энциклопедизм стремился разграничить астрономию, то есть наблюдение за звездами без связи с приземленными нуждами смертных, и астрологию, претендующую на знание и предсказание будущего, но граница оставалась размытой. Даже сегодня «профессиональные» астрологи числят себя в магистрах, профессорах, академиках и пр. Звездочеты во вполне «цивилизованных» странах по-прежнему комментируют судьбы новорожденных дофинов с уверенностью их далеких предшественников, а их мнения тиражируются на бумаге и в соцсетях. Вместе с тем астрология — помимо сугубо практического своего приложения, связанного с гаданием и, как говорили в Средние века, «суждением» о будущем (judicium — отсюда так называемая юдициарная астрология), — имела и ярко выраженное эстетическое, художественное значение.

Не будем ни оправдывать астрологию, ни осуждать многовековые «предрассудки». Историческое бытование астрологии нуждается в осмыслении и по возможности в объяснении, как и любой «предрассудок». Мне хотелось бы на конкретных примерах поразмышлять над тем, что такое астрологический образ мышления и в чем причина его устойчивости на протяжении всего позднего Средневековья. Дело не только в том, что в это время астрология стала популярной наукой, а в том, что многие ее постулаты, образы и метафоры еще на заре Средневековья вошли в сознание людей, далеких от нее или даже отрицавших ее.

Мы уже видели, какие аргументы выдвигали в XII в. провозвестники новой для своего времени формы знания. Раймунд Марсельский — первый настоящий астролог из христиан, оставивший после себя серьезное письменное наследие. Когда читаешь его небольшие, написанные на прекрасной латыни сочинения середины того столетия, понимаешь, что его астрология уже не просто набор технических приемов. Более того, он трудится «на благо латинского мира», против «ханжей» и одновременно против «Вавилона», то есть конкурирует с арабскими авторитетами, только что ставшими доступными благодаря отличным переводам учебников астрологии перса Альбумазара и араба Алькабиция[433]. За сто пятьдесят лет Запад получил всю «классику жанра», и христиане к XIII в. осознали, что Птолемей, часто ошибочно принимавшийся за одного из царей эллинистического Египта, написал не только строго астрономический «Альмагест», текст, предполагавший владение античной математикой, но и учебник астрологии «Четверокнижие» (Tetrabiblos). Читая «Большое введение» Альбумазара, схоласты увидели также, что астральный детерминизм можно было сочетать с тем, что им уже хотелось называть Философией — аристотелизмом. Этот альянс, Аристотелем не предвиденный, произошел еще до рецепции его физики и метафизики. Ничего выдающегося с точки зрения астрологии «Большое введение» Альбумазара на момент своего возникновения в середине IX в. не представляло, но вводило в курс дела доходчиво, что хорошо видно и по переводам[434]. Еще больший успех получил тогда же, в середине XII столетия, живший позже аль-Кабизи (Алькабиций): его учебник давал сугубо техническую оснастку, нужную практикам[435].

Я привожу лишь «классику», чтобы показать, что между концом Х в., когда в Пиренеях впервые с интересом взялись за дело, до Данте, не астролога вовсе, но к астрологии чуткого, Запад собрал достойную библиотеку, отражавшую знания, восходившие, как многие хотели думать, к самому Адаму[436]. Пико делла Мирандола, считающемуся чуть ли не самым основательным критиком астрологии на рубеже Нового времени, достаточно было получить доступ к тому, что было сделано на латыни задолго до него[437]. Но переводы и учебники не производят революций в истории знаний, если не затрагивают струны, намного более важные, чем праздное любопытство нескольких ученых чудаков или даже государей. Так и произошло: поток литературы поднял со дна целый культурный пласт. Многие постулаты, образы, метафоры астрологии, в том числе восходившие к Междуречью и Египту, уже становились предметом дискуссии во времена Отцов. Достаточно вспомнить, что, сражаясь против фатума, фортуны и миллионного языческого пантеона, Августин сохранял память о них для потомков. Первые христианские мыслители жаловались, что члены их общин употребляют выражения вроде «родиться под счастливой звездой», а некоторые, по свидетельству папы Льва Великого (V в.), даже обращаются к восходящему солнцу с мольбой: «Помилуй нас», словно с ектеньей.

Есть свидетельства еще более удивительные: св. Афанасий Александрийский, бескомпромиссный полемист IV в., комментируя Книгу Иова, нашел в ней подтверждение одной из основополагающих доктрин астрологии — учения о домах планет — и отнесся к этому с полной серьезностью[438]. Тысячелетие спустя, в начале XIV в., поэт Чекко д’Асколи обсуждал со студентами Болоньи и Флоренции гороскоп Христа и тем самым богохульно ограничил Бога и Его приход в мир рамками элементарного астрального детерминизма. Церковь восприняла это как тяжелейшее публичное оскорбление религии: в 1327 г. Чекко обвинили в ереси и сожгли. Флорентийский хронист Джованни Виллани оставил важное свидетельство о том, что именно составление гороскопа Христа — а не только «неверие» или «ересь» — послужило поводом для казни[439].

Чекко, скорее всего, не был первым, кто подпал под соблазн составить по всем правилам гороскоп Спасителя. Созвездие Девы уже в «Большом введении» Альбумазара воспринималось как астральное пророчество о рождении Иисуса. Альфу Девы, известную в Античности и сегодня под именем Спики («колос»), переосмыслили как фигуру Младенца[440]. Эта ассоциация стала одним из аргументов в пользу астрологии среди ученых христианского Запада. Например, в этой связи гороскоп Христа обсуждается уже в 1260–1270-х гг. в «Зерцале астрономии», приписывавшемся то Роджеру Бэкону, то Альберту Великому[441]. Несмотря на «строгое предупреждение» со стороны Церкви в виде казни обвиненного в чернокнижии астролога Чекко, тема гороскопа Христа сохранила свою популярность. К необходимости оного пришел, например, Пьер д’Айи (1350–1420), епископ Камбре, кардинал и защитник папской супрематии на Констанцском соборе.