Что было более важным, у Гопкинса состоялся долгий разговор с британским послом, который вместе с американским коллегой встречал его в аэропорту. Посланнику Рузвельта в тот вечер предстояла первая встреча со Сталиным, и Криппс постарался устроить все так, чтобы он смог переговорить с ним с глазу на глаз до этого, «не нанося смертельной обиды» Стейнхардту, к которому он не испытывал особого уважения[591]. Гопкинс, по-видимому, тоже хотел повидаться с Криппсом. Когда тем же утром оба американца прибыли с визитом в британское посольство, посланник умудрился избавиться от Стейнхардта «под предлогом того, что [Криппс] должен передать мне важную информацию от премьер-министра». Не тратя попусту время, Криппс сразу же высказал своему гостю все, что он думает о Стейнхардте и Йитоне. Это побудило Гопкинса заявить – в соответствии с полученными им ранее инструкциями, – что он согласен с тем, что ни Стейнхардту, ни Йитону «не удалось взглянуть на ситуацию шире». Криппс испытал большое облегчение, убедившись, что его точка зрения совпадает с точкой зрения посланника президента по многим важным вопросам, и очень обрадовался, когда Гопкинс сообщил ему, что «Рузвельт готов оказать любую помощь, которая в его силах, даже если это не понравится руководству армии и флота». Позднее Криппс заметил, что для него «было огромным удовольствием иметь возможность поговорить с ним»[592].
Накануне встречи со Сталиным Стейнхардт взял Гопкинса на экскурсию по достопримечательностям Москвы. Он не мог не обратить внимания на то, как тщательно город замаскирован на случай атаки с воздуха. Знаменитые исторические здания поменяли свой облик: Большой театр был укутан полотном с изображением фальшивых дверей; Мавзолею Ленина на Красной площади с помощью мешков с песком придали вид двухэтажного здания; яркие красные звезды, освещавшие шпили кремлевских башен, были скрыты под серой тканью; а специалист по настенной росписи постарался превратить стены Кремля в ряд жилых домов. На все это потребовалось много усилий, но эффект был ограниченным, так как невозможно было скрыть русло Москвы-реки, извивавшееся змеей через самый центр города. К приезду Гопкинса столица уже больше недели подвергалась бомбардировкам люфтваффе. Гопкинс (когда-то работавший начальником Службы гражданской помощи американского Красного Креста) был впечатлен принятыми властями города мерами по защите жителей[593].
Первые бомбы упали в ночь на 21 июля. Около 200 самолетов, волна за волной, приняли участие в налете. Британский журналист Александр Верт находился в своей квартире, когда после 22:00 началась воздушная атака. Он был буквально загипнотизирован слепящими лучами прожекторов, пронзавших ночное небо, воем сирен, гулом приближавшихся самолетов, а затем треском падающих бомб, за которым следовало тра-та-та зенитных орудий. Когда началась, как он выразился, «настоящая потеха», он выглянул из окна своей кухни и увидел «фантастический фейерверк – трассирующие пули, вспышки, огненные луковицы, всевозможные петарды – белые, зеленые, красные; а еще стоял ужасный грохот; я никогда не видел ничего подобного в Лондоне [где он находился во время Битвы за Британию]»[594].
Коллега Верта, корреспондент Associated Press Генри Кэссиди, был в своей комнате на последнем этаже пятиэтажного жилого дома, построенного из дерева и покрытого штукатуркой. Когда начали падать бомбы, здание затряслось и зашаталось. Лавина зажигательных бомб, которые посыпались сверху целыми пачками, заставила его броситься в «комнату домкома» на первом этаже, где, по его словам, царил полный порядок и спокойствие. Женщина-телефонистка обзванивала комитеты соседних домов и спрашивала, нужна ли им какая-нибудь помощь. Группу подростков по очереди отправляли на крышу следить за тем, чтобы не начался пожар. В полночь вторая волна бомбардировщиков пронеслась прямо над головой, «разбрасывая зажигательные бомбы вдоль улиц, как почтальоны разносят почту». Одна из них упала на крышу их здания. «Вспотевший, в распахнутой на горле красной рубахе, потирая свои асбестовые перчатки длиной по локоть», один из мальчишек рассказал собравшимся женщинам, как он скинул бомбу с крыши во двор. Он сразу же стал героем. «Женщины принесли ему стул, усадили его и, несмотря на его возражения, принялись обхаживать его так, как будто он был победителем чемпионата мира в тяжелом весе, сидящим в своем углу». Кэссиди рискнул подняться на крышу и обнаружил, что бомба упала прямо над его спальней[595].
Не убереглось и британское посольство. Криппс как раз собирался отойти ко сну, когда четыре зажигательные бомбы упали на крышу здания. Персоналу удалось потушить три из них, но четвертая оказалась в углу, к которому было не подобраться, и подожгла здание. Сразу же размотали пожарные шланги, и по главной лестнице потекли потоки воды. Очаг воспламенения находился над спальней Криппса, и вскоре с потолка начала капать вода. Его это не сильно расстроило: «Мне удалось заснуть под аккомпанемент капель воды, падающих в два ведра, стука молотков пожарных на крыше и пролетавших истребителей и нескольких последних бомбардировщиков. Никакого серьезного ущерба ничему важному нанесено не было»[596].
Несмотря на всю какофонию и жертвы той ночи, Верт не увидел «никаких признаков разрушений», когда прошелся по городу на следующее утро. Он заметил, что трамваи «весело гремят по рельсам» и что «люди выглядят вполне бодро – может быть, чуточку встревожены последствиями налета»[597].
Не все оказались такими счастливчиками. Кареты скорой помощи сновали взад и вперед по городу, развозя по больницам тех, кто был ранен на улице или пострадал под обломками зданий. Всего в ту ночь более 370 москвичей погибли или были тяжело ранены. Среди раненых были те храбрые, но безрассудные молодые люди, которые пытались избавиться от бомб, хватая их голыми руками[598].
Более тысячи зданий пострадало от бомбардировки, но масштаб разрушений удалось снизить благодаря эффективной работе пожарных и скорости, с которой хорошо вымуштрованные команды добровольной гражданской обороны и местных жителей под присмотром НКВД и представителей городских властей устраняли ущерб: засыпáли воронки от взрывов, чинили трамвайные линии, заменяли выбитые стекла и очищали улицы от обломков. Этих добровольцев в их работе, несомненно, воодушевляло знание, что трое их товарищей – пожарные, признанные виновными в халатности за то, что позволили полностью сгореть одному складу, – были расстреляны без суда[599].
По сравнению с теми разрушениями, которые постигли Лондон, ущерб, нанесенный люфтваффе в Москве, был довольно незначительным. Однако многие из самых известных зданий столицы, несмотря на маскировку, будут разрушены или сильно повреждены в течение следующих недель. Среди них были Московский университет, Художественная галерея имени Пушкина, Большой театр, Дом-музей Толстого, а также редакции газет «Правда» и «Известия». Лишь станции метрополитена были полностью безопасны во время налета. Как и в Лондоне, они стали ночными бомбоубежищами. Москвичи, в основном женщины и дети, терпеливо стояли в очередях, чтобы спуститься вниз на платформы. Как заметил один местный врач, везде сохранялся порядок:
Лежат они в определенном порядке. Каждая семья имеет свой участок. Стелят газеты, потом одеяла и подушки. Дети спят, а взрослые развлекаются по-разному. Пьют чай, даже с вареньем. Ходят друг к другу в гости. Тихо беседуют. Играют в домино. Несколько пар шахматистов, окруженных «болельщиками». Многие читают книгу, вяжут, штопают чулки, чинят белье – словом, устроились прочно, надолго. Места постоянные, «абонированные». По обе стороны туннеля стоят поезда, где на диванах спят маленькие дети[600].
Н. Эрастова (ее полное имя осталось неизвестным) была одной из тысяч женщин, которые добровольно записывались в Красную армию в надежде, что их пошлют на фронт в качестве санитарок и медсестер. Вместо этого ее отправили в метро для оказания первой помощи больным и раненым. Во время короткого курса подготовки она чуть не потеряла сознание при виде крови. В темных, переполненных людьми туннелях она радовалась, что ей не приходится помогать при преждевременных родах, которые часто случались в этой кризисной
