Подлинная неприглядная цель военной миссии была кратко изложена сэром Джоном Кеннеди, директором Управления военных операций, в беседе с руководителем миссии, которым против своей воли стал генерал Ноэль Мэйсон-Макфарлан, заслуживший репутацию жесткого, умного и смелого человека. «Мы не считаем, что на успех есть какие-то серьезные шансы», – сказал ему Кеннеди. «Но мы не можем позволить себе упустить даже такую ничтожную возможность… Ваша задача – способствовать продолжению войны в России, которая должна измотать бошей»[441]. Мэйсон-Макфарлану было сказано, что ни при каких обстоятельствах он не должен давать каких-либо «политических обещаний»[442] или договариваться о военной или иной поддержке в любой форме. Его основная задача заключалась в том, чтобы оценить боевую эффективность Красной армии и моральное состояние ее высшего руководства.
Если бы Сталин знал о преобладании таких настроений, это добавило бы немало дров в тлеющий огонь его подозрений, что англичане будут только рады наблюдать, как русские погибают на поле боя ради победы Великобритании над нацизмом. А если бы политические и военные элиты в Лондоне относились к СССР с меньшим пренебрежением, они смогли бы понять, что их высокомерное мнение о Красной армии как о мальчике для битья было по меньшей мере преждевременным.
Первое подтверждение тому пришло из крепости Брест-Литовска, где танковой группе Гудериана потребовалось три дня, чтобы добиться успеха. Бой был тяжелым и ожесточенным – предзнаменование того, что ожидало немцев в будущем. Вместо того чтобы просто поднять руки и сдаться, защитники крепости пошли на отчаянные меры. Они прятались за стенами и грудами обломков, в подвалах и пристройках, откуда их пулеметы внезапно открывали огонь по немецким солдатам, пытавшимся прорваться в цитадель. Снайперы заняли верхние этажи, высматривая отдельные цели. Именно так с расстояния в 300 метров был ранен в грудь ефрейтор Ганс Тойшлер, после чего потерял сознание. Когда он очнулся, его рубашка и мундир были «пропитаны кровью». Рядом лежал еще один солдат из их части, его автомат валялся неподалеку. Глаза его уже остекленели, и он явно был близок к смерти. Тойшлер подобрался к умирающему, чтобы дать ему воды из своей фляжки. Другой боец справа «застыл, сидя в вертикальном положении». Он был уже мертв. «Крики беспомощных раненых доносились со всех сторон, сливаясь в душераздирающий концерт. “Санитар! Санитар! О боже, помогите!”» – вспоминал он. Командир 45-й пехотной дивизии докладывал, что «дальнейшее продвижение невозможно… из-за организованного ружейного и пулеметного огня, который ведется с глубоких огневых точек и со стороны подковообразного двора и скашивает всех, кто приближается». За 24 часа, как следует из его донесений, его дивизия потеряла 21 офицера и 290 унтер-офицеров, «попавших под снайперский и пулеметный огонь, который ведется защитниками с большой точностью»[443].
Предоставив «страшную, но в то же время героическую иллюстрацию того, с какой свирепостью обычно сражаются русские пехотинцы»[444], защитники крепости уступили лишь после кровавой рукопашной, когда в живых осталось лишь несколько сотен из них. По словам медсестры из местного госпиталя, ставшей свидетельницей того, что происходило после захвата здания немцами, захватчики не проявляли никакого милосердия:
Они взяли всех раненых, детей, женщин, солдат и расстреляли их всех на наших глазах. Мы, одетые в наши отличительные белые шапочки и халаты с красными крестами, пытались вмешаться, думая, что они обратят на нас внимание. Но фашисты расстреляли 28 раненых только из моей палаты, а тех, кто не умер сразу, забросали гранатами[445].
Это было не то сопротивление, которое рассчитывал встретить Гудериан. «Особенно ожесточенно оборонялся гарнизон имеющей важное значение крепости Брест, который держался несколько дней, преградив железнодорожный путь и шоссейные дороги, ведущие через Западный Буг»[446], – заметил он, не скрывая недовольства. Наблюдая за продвижением вермахта по всему фронту в первый день операции «Барбаросса», начальник штаба сухопутных войск Гальдер в своей штаб-квартире в ОКХ[447] уже высказывался с некоторой озабоченностью: «После первоначального “столбняка”, вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям. Без сомнения, на стороне противника имели место случаи тактического отхода, а также беспорядочного отступления. Признаков же оперативного отхода нет и следа. Вполне вероятно, что возможность организации такого отхода была просто исключена»[448].
Тем не менее немецкие танки вскоре набрали скорость, предусмотренную тактикой блицкрига. Хотя обе танковые группы, находившиеся в составе группы армий «Центр» под командованием генералов Гудериана и Германа Гота, столкнулись с более сильным сопротивлением, чем то, на которое они рассчитывали, его было недостаточно, чтобы остановить их продвижение. Немецкий летчик «Штуки» с высоты 800 метров наблюдал за советским отступлением из Бреста по дороге, ведущей в Минск:
Неуклюжие танки всех размеров, моторизованные колонны, телеги, запряженные лошадьми, а между ними артиллерийские орудия – все в спешке устремились на восток… Эскадрилья снизилась, и мы стали поливать дорогу пулеметным огнем… Наши бомбы падали рядом с танками, пушками, между машинами, а русские в панике разбегались в разные стороны. Внизу был полный беспорядок – никто даже не думал отстреливаться. Чтобы оставить дорогу невредимой для нашего собственного наступления, мы сбрасывали бомбы только по обочинам. Зажигательные и осколочные бомбы производили потрясающий эффект. Невозможно было промахнуться мимо таких целей. Танки переворачивались или стояли, объятые пламенем, орудия со своими тягачами перегородили дорогу, а носившиеся между ними лошади еще больше умножали общую панику[449].
Почти полное отсутствие в воздухе советских самолетов и медлительная реакция советских командиров, все еще парализованных шоком происходящего, предоставили люфтваффе полную свободу действий и позволили устроить настоящую бойню. Но наземные части продвигались не без потерь, иногда весьма ужасного свойства. Советские войска отступали из Белостока по направлению к Смоленску, расположенному в 600 километрах восточнее, и та легкость, с которой немецкие танки преодолевали слабевшее сопротивление войск Павлова, вдохновляла некоторых младших офицеров на безрассудные авантюры. Один молодой лейтенант, вопреки мудрым советам, направил свои танки вперед до того, как пехота успела прочесать лесистые обочины главной дороги, по которой ему предстояло двигаться. Как только танки исчезли из виду, воцарилась тишина. Затем ее разорвали пронзительные крики и возбужденные голоса, что-то кричавшие по-русски. Взвод пехоты под командованием ефрейтора Готлиба Беккера отправился выяснить, что случилось. Они обнаружили следы боя, жертвой которого стало целое подразделение. Когда информация о подобных инцидентах дошла до Берлина, факты были раздуты и преподнесены публике в полных гнетущего трагизма киножурналах и документальных фильмах, изображавших русских существами, которые больше похожи на животных, чем на людей.
Генерал-майор Михаил Потапов, командовавший 5-й армией, с тревогой докладывал: «Часто случалось, что солдаты и командиры Красной армии, возмущенные зверствами фашистских разбойников… не берут в плен немецких солдат и офицеров, а расстреливают их на месте»[450]. Его беспокоила не столько бесчеловечность таких расправ, сколько их вредные последствия: «Я категорически запрещаю расстрелы по собственной инициативе… [это] против наших интересов». Убийства военнопленных не только лишали Красную армию возможных источников информации о противнике, но и наверняка могли удержать вражеских солдат от дезертирства[451].
Слухи о зверствах начали распространяться подобно вирусу в войсках по обе стороны фронта. Одна жестокость следовала за другой. Месть порождала месть, пока в конце концов на поле боя не воцарилась атмосфера страха и ненависти, которая стерла последние признаки человечности. Роберт Рупп, унтер-офицер из подразделения моторизованной пехоты, вел дневник, в котором описал типичную атаку на деревню, которая была уже захвачена немецкими танками, но в которой засело еще много советских солдат.
Расположив танк на стратегической позиции, чтобы отрезать пути к отступлению, небольшой отряд пехотинцев начал прочесывать деревню в поисках русских, которые могли
