Позднее Хайнц Гудериан будет заявлять, что фон Бок никогда не направлял ему гитлеровский «приказ о комиссарах». Поэтому, утверждал он, «мои войска никогда не участвовали в его исполнении»[463]. Но, по свидетельству Лемельзена, это было неправдой. Тем не менее, несмотря на отчаяние от эксцессов подчиненных, даже Лемельзен счел необходимым сопроводить свой выговор напоминанием о том, что «приказ фюрера призывает к беспощадным действиям против большевизма и любого рода партизан! Лиц, причастность которых к партизанам точно установлена, нужно отделять от общей массы и расстреливать только по приказу офицера»[464]. Пытаясь прикрыть эти внесудебные убийства внешним лоском военной дисциплины, такие командиры, как Лемельзен, желая того или нет, были, по выражению историка Омера Бартова, «в то же самое время заняты тем, что давали своим солдатам аргументы, взятые напрямую из идеологического арсенала Гитлера и нацеленные на то, чтобы поднять их боевой дух и заставить их поверить, что совершаемые ими по приказу убийства были неизбежной экзистенциальной и нравственной необходимостью»[465]. В любом случае накачанные адреналином боя, озверевшие солдаты Гитлера вряд ли могли удержаться от расправ, особенно если понимали, что им это сойдет с рук.
11. Сталинский призыв
Танки Гудериана быстро продвигались на восток, а сам он в спешке метался от одной дивизии к другой, подгоняя и требуя еще бо́льших усилий. Сознательно идя на риск, на который согласились бы очень немногие из его коллег-генералов (за исключением Роммеля в Северной Африке), он часто подвергал свою жизнь опасности. 24 июня, прибыв в город Слоним навстречу 17-й танковой дивизии, Гудериан оказался в гуще сражения, которое развернулось между подразделением русской пехоты и одной из артиллерийских батарей дивизии. «Я вынужден был вмешаться и огнем пулемета из командирского танка заставил противника покинуть свои позиции. Теперь я мог продолжать поездку», – писал он с бравадой, от которой по своему авантюрному характеру не мог удержаться[466].
Прибыв в штаб 17-й танковой дивизии, Гудериан встретился с ее командиром генералом Гансом-Юргеном фон Арнимом, командующим корпусом Лемельзеном и группой их подчиненных.
Обсуждая создавшуюся обстановку, мы услышали в нашем тылу интенсивный артиллерийский и пулеметный огонь; горящая грузовая автомашина мешала наблюдать за шоссе, идущим из Белостока; обстановка была неясной, пока из дыма не показались два русских танка. Ведя интенсивный огонь из пушек и пулеметов, они пытались пробиться на Слоним, преследуемые нашими танками T-IV, которые также интенсивно стреляли[467].
Заметив группу немецких офицеров, оба советских танка открыли по ним огонь: «В нескольких шагах от места нашего нахождения разорвалось несколько снарядов: мы лишились возможности видеть и слышать». Немцы бросились на землю, при этом один из командующих офицеров был убит, а другой ранен. Гудериан остался невредим. Русские танки проехали дальше в город, где позднее были уничтожены.
Вечером того же дня, отдав приказ не снижать темпов наступления, Гудериан выехал из Слонима в свою штаб-квартиру. Почти сразу же, прямо на окраине города, он наткнулся на советскую пехотную часть: «Сидевший рядом со мной водитель получил приказ “Полный газ”, и мы пролетели мимо изумленных русских; ошеломленные такой неожиданной встречей, они не успели даже открыть огонь». Гудериану льстило, что его, по-видимому, узнали, – с удовлетворением он заметил, что «их пресса сообщила потом о моей смерти; поэтому меня попросили исправить их ошибку через немецкое радио». Бахвальство Гудериана не знало границ, как и его способность убедительно преувеличивать свою роль новатора в теории и практике современной танковой войны. Но его напористость и личное мужество на поле боя давали ему определенный уровень оперативной независимости, влияния и авторитета, который, к немалому раздражению его коллег, был им недоступен.
Советские боевые порядки были расстроены, но оставалось множество отдельных очагов сопротивления. Через два дня после того, как первые немецкие танки пересекли границу, начальник штаба сухопутных войск Франц Гальдер вынужден был заметить: «Противник в пограничной полосе почти всюду оказывал сопротивление. Наши войска не осознают этого в полной мере, поскольку сопротивление было дезорганизовано… остались еще крупные силы противника, разобщенные на отдельные группы… Признаков оперативного отхода противника пока нет»[468].
Безжалостные удары немцев с земли и с воздуха тем не менее наносили советским войскам серьезные потери, доводя их до пределов человеческой выносливости, а иногда и переходя их. 25 июня начальник штаба 4-й армии полковник Леонид Сандалов докладывал, что несколько дивизий, находившихся в его подчинении, были настолько сильно потрепаны танками Гудериана, что «утратили свою боеспособность». Когда командиры на передовой требовали от «деморализованных и не показывающих упорство в обороне»[469] частей сохранять коллективную выдержку, от них часто просто отмахивались. Некоторые поддавались панике.
Поэт Константин Симонов, служивший военным корреспондентом, наблюдал, как один насмерть перепуганный солдат бежал по Минскому шоссе с криками: «Спасайтесь! Немцы окружили нас! Нам конец!» Офицер крикнул: «Расстрелять его! Расстрелять этого паникера!» После того как предупредительный залп не остановил собиравшегося дезертировать солдата, «капитан попытался отобрать у него винтовку. Солдат выстрелил и, еще больше перепуганный этим выстрелом, завертелся на месте, как загнанное в ловушку животное, после чего со штыком набросился на капитана. Тот выхватил пистолет и застрелил его. Трое или четверо красноармейцев молча подняли тело и оттащили на обочину»[470].
Вермахт имел в своем арсенале тщательно разработанную и хорошо отрепетированную боевую тактику, которая позволяла сломить сопротивление Красной армии. Быстро продвигаясь вперед, 2-я и 3-я танковые группы при поддержке пехоты и артиллерии должны были прорвать оборону советских войск атаками с флангов, чтобы захватить советские дивизии в петлю, которая затем начинала затягиваться до тех пор, пока лишенный кислорода противник не оказывался вынужден сдаться. Успех зависел от тесного взаимодействия и координации сил, участвовавших в атаке. Однако темп, в котором двигались немецкие танки, стал источником все возрастающих трений между ОКХ в Берлине и командирами на местах. И 2-я танковая группа Гудериана, и 3-я танковая группа Гота наступали с такой стремительностью, что пехотные дивизии поддержки – передвигавшиеся на грузовиках, пешком и на конной тяге – вскоре сильно отстали.
Фон Бок столкнулся с дилеммой. Интуиция говорила ему, что танкам нужно позволить двигаться вперед как можно быстрее, но, как он заметил 25 июня, «фюрер обеспокоен, не станет ли… окруженная территория слишком большой и наших сил окажется недостаточно, чтобы уничтожить попавших в ловушку русских или вынудить их сдаться». В тот же день он получил от Гальдера распоряжение уменьшить зону окружения. Это, безусловно, замедлило бы продвижение танков и, по мнению фон Бока, дало бы противнику драгоценное время для перегруппировки. «Я в ярости! – записал он. – Приказ существенно сужает район наступления армии». Он все еще кипел от возмущения, когда на следующее утро из Берлина прибыл Браухич: «Я по-прежнему был сильно раздосадован приказом преждевременно закрыть котел, поэтому, выслушав его поздравления, сердито ответил: “Сомневаюсь, что там внутри еще что-то осталось”»[471].
Раздражение фон Бока продемонстрировало разницу в подходах, ставшую причиной постоянных трений в верховном командовании сухопутных сил. С одной стороны, они хотели как можно быстрее двигаться вперед к Москве, а с другой – нужно было пленить или уничтожить как можно больше советских войск, замкнув их в кольцах окружения. Теория изоляции противника в котлах была достаточно простой. Как заметил историк Роберт Кершоу, «танки и мотопехота обходили очаги сопротивления, захватывали их с налета или брали в кольцо до того, как подойдут “убийцы” котлов – маршевые пехотные дивизии с тяжелой артиллерией и ликвидируют их»[472]. Нетерпение и недостаток взаимодействия между различными родами войск, составлявших немецкую восточную армию, означали, что на практике эти оперативные принципы часто подвергались проверке на прочность, а иногда и вовсе разваливались. Тем не менее, когда они срабатывали, результат был ошеломляющим.
На самом деле и Гальдер, и Браухич разделяли недовольство командования группы армий «Центр». Поскольку их полномочий еще хватало на то, чтобы обойти – по пренебрежительному
