Около 2:00 22 июня границу пересек еще один немецкий дезертир. Он сообщил, что вторжение начнется в течение следующих двух часов. Эта информация так и не попала в Москву. Немецкие военные инженеры уже успели перерезать телефонные кабели. В сочетании с острой нехваткой радиооборудования и подготовленных радистов это привело к повсеместным сбоям связи. Офицеры на передовой потеряли контакт со своими подчиненными и штабами в тот самый момент, когда армии вторжения сосредоточивались на исходных позициях для атаки. Командование трех немецких групп армий, застывших в ожидании приказа, передало условный сигнал, означавший их «полную и окончательную готовность» к бою[373].
Не ранее 3:00, следуя исключительно неопределенному указанию Тимошенко, Павлов распорядился разослать кодовое слово «Гроза», разрешавшее командирам на линии фронта перейти к «полной боевой готовности». Он не догадывался, что этот приказ запоздал и не успеет вовремя дойти до достаточного количества подразделений, чтобы произвести нужный эффект[374]. Однако он смог связаться с Брест-Литовском, откуда ему сообщили, что диверсанты перерéзали телефонные линии и нарушили подачу воды и электричества для 9000 военнослужащих, размещенных внутри крепости. Через полчаса Павлов вновь был на связи с Брест-Литовском и проинформировал гарнизон, что вскоре может произойти «провокационное нападение фашистских банд на советскую территорию». Но и на этот раз он приказывал командирам не отвечать на «провокации» и не переходить линию границы, преследуя противника[375]. Подобное сочетание перестраховки и хаоса царило по всему фронту.
Операция «Барбаросса» началась с артподготовки, разорвавшей предрассветную тишину грохотом взрывов. Пока подразделения первой волны более чем трехмиллионной армии вторжения в организованном и дисциплинированном порядке начали переходить границу, могучая воздушная армада обрушила с неба на ключевые цели град бомб, разнося в щепки пограничные укрепления, разрушая мосты, железнодорожные узлы, командные пункты и электростанции. За несколько дней, предшествовавших вторжению, самолеты-разведчики люфтваффе не только составили подробные карты каждого квадратного километра вдоль 3000-километровой границы – дорог, автотрасс и мостов, – но и установили точное месторасположение всех аэродромов. Со скрупулезной точностью они зафиксировали места сосредоточения советских боевых самолетов, стоявших аккуратными рядами под открытым небом и легко заметных с воздуха, как будто нарочно выставленных для того, чтобы немецкие пикирующие бомбардировщики «Штука» могли поупражняться в бомбометании. После ошеломляющего удара люфтваффе командиры Красной армии лишь растерянно бормотали друг другу: «Это начало»[376].
В Берлине Геббельс не спал. «Теперь загрохочут пушки. Пусть Бог благословит наше оружие! Снаружи, на Вильгельм-плац, сейчас тихо и безлюдно. Берлин и весь рейх еще спят… Я прохаживаюсь по комнате. Можно слышать дыхание истории. Славный и чудесный час пробил, прямо сейчас рождается новая империя»[377]. Вдохновленный, он отправился на студию Министерства пропаганды, чтобы от имени Гитлера зачитать немецкому народу прокламацию, которую фюрер составил несколькими часами ранее. В столь обожаемых нацистами псевдомистических выражениях он объявит, что «пробуждение нашего народа из мрака отчаяния, нищеты и оскорбительного пренебрежения является знаком истинного внутреннего возрождения»[378].
Объяснения Гитлера перед нацией, призванные смягчить возможный шок от таких новостей, были столь же надуманными и неконкретными по сути, сколь и притягательными по форме. Он утверждал, что был вынужден разорвать пакт с Советским Союзом от 1939 года в ответ на попытки Великобритании удушить Третий рейх путем его окружения и парировать угрозу, которая исходила от советских дивизий, сконцентрированных вдоль германских границ. Пришло время «выступить против этого заговора еврейско-англосаксонских поджигателей войны и таких же еврейских правителей из главного штаба большевиков в Москве»[379].
За полчаса до этого советского посла в рейхе Владимира Деканозова разбудили его сотрудники. Ранее он настойчиво пытался срочно встретиться с Риббентропом, но несколько раз получал из канцелярии отказ под предлогом, что того нет на месте. Непредставившийся немецкий чиновник позвонил по телефону и сообщил: «Господин рейхсминистр фон Риббентроп хочет видеть представителей советского правительства в Министерстве иностранных дел». Когда ему ответили, что посол спит и что вызов машины займет какое-то время, чиновник сказал: «Машина рейхсминистра уже ждет у посольства. Министр хочет видеть советских представителей немедленно»[380].
Деканозов – приземистый, с похожим на клюв носом и лысиной, которую на самой макушке прикрывало несколько прядей маслянистых черных волос, – выглядел невзрачным и в лучшие времена. При этом он был высокопоставленным сотрудником НКВД и внушал людям страх как один из самых безжалостных специалистов по допросам у Берии. Пренебрегая дипломатическим протоколом, он оборудовал в советском посольстве специальную секретную комнату, где можно было допрашивать, пытать, а при необходимости и казнить проживавших в Берлине советских граждан, заподозренных в недостаточной преданности. С таким же неколебимым упрямством, как и сам Сталин, он продолжал верить в то, что Гитлер не станет нарушать пакт Молотова – Риббентропа. Даже после того, как ему показали экземпляр русско-немецкого разговорника, предназначенного для войск (и тайно переданного в советское консульство одним немецким коммунистом), в котором содержались русские фразы типа «Сдавайся!», «Руки вверх!» и «Буду стрелять!», он не стал передавать эту информацию в Москву[381]. Сейчас же, на рассвете 22 июня, Риббентроп собирался нанести по убеждениям Деканозова сокрушительный удар, уведомив его, что соглашение между СССР и нацистской Германией, которое он сам с такой гордостью и старанием разработал, денонсируется в одностороннем порядке.
Германскому министру иностранных дел было не по себе. По словам первого секретаря посольства Валентина Бережкова, сопровождавшего Деканозова, «у Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза», как будто он основательно выпил[382]. После того как оба присели, Риббентроп прервал вступительную речь посла словами: «Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной армии, германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры»[383]. Деканозову стало ясно, что под предлогом «мер оборонительного характера» вторжение уже началось. Риббентроп поднялся, чтобы уйти. Деканозов лишился дара речи, но в конце концов тоже встал. Взглянув на внушительную фигуру германского министра, он взял себя в руки и со всей отвагой палача бросил в ответ: «Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский Союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь»[384]. Он не протянул руку для рукопожатия, собираясь сразу же вернуться в посольство, в то время как Риббентроп, к которому вернулись его угодливые повадки, поспешил сказать ему: «Передайте в Москве, что я был против нападения»[385].
Нарастающий поток донесений с разных участков фронта захлестнул советскую столицу, так что Кремль просто не мог и дальше их игнорировать. Советский Союз подвергся массированной атаке по всей западной границе от Балтики до Балкан. В Народном комиссариате обороны царили тревога и смятение. Новости едва ли могли быть хуже. Группа армий «Север» фельдмаршала фон Лееба – закаленные в боях ветераны вермахта, одержавшие множество побед в Западной Европе, – прорубала себе путь к Ленинграду, который Гитлер поклялся стереть с лица земли. На другом конце фронта длиной в 3000 километров группа армий «Юг» под командованием фельдмаршала фон Рундштедта осуществляла двойную атаку с плацдармов в Польше и Румынии вглубь Украины по направлению к Киеву. Наконец, группа армий «Центр» фельдмаршала фон Бока вела ожесточенные бои под Брест-Литовском на пути к Москве.
Пока Тимошенко пытался осмыслить масштабы происходящего, ему позвонил Болдин, который всего несколько часов назад наслаждался отдыхом в театре вместе с Павловым. Болдин сообщал, что, согласно донесениям в штаб Западного фронта, по крайней
