13 июня Рихард Зорге – информация которого до сих пор оказывалась чрезвычайно надежной – отправил очередное тревожное донесение из Токио (возможно, в ответ на запрос Голикова из ГРУ): «Повторяю: девять армий численностью в 150 дивизий начнут наступление на рассвете 22 июня 1941 года»[340]. Сталин вновь отмахнулся от предупреждения, как уже поступал месяц назад, когда тот же самый «подонок» поднимал тревогу по тому же самому поводу. Три дня спустя, 16 июня, источник в германском Министерстве авиации под агентурным псевдонимом Старшина, он же майор Харро Шульце-Бойзен, завербованный НКВД в 1940 году, подтвердил информацию Зорге со своей стороны. Старшина часто передавал точные сведения о разведывательных полетах люфтваффе вдоль границы. Сейчас, всего за шесть дней до планируемого вторжения, он сообщал: «Все приготовления Германии для вооруженного нападения на Советский Союз завершены, удара можно ждать в любое время»[341]. Когда это сообщение оказалось на столе у Сталина, он черкнул на нем полную ярости резолюцию: «Можете послать ваш “источник” из штаба германской авиации к такой-то матери. Это не источник, а дезинформатор»[342].

Оба высших командира Красной армии, Тимошенко и Жуков, были близки к отчаянию. Хотя и не имея полного объема разведывательной информации из-за рубежа, они уже располагали более чем достаточными сведениями из собственных источников, которые подтверждали тревожное сообщение Старшины. 13 июня уже не в первый раз они безуспешно пытались обратить внимание Сталина на перемещения немецких войск по другую сторону границы. На следующий день он безапелляционно отверг их предложение о мобилизации находившихся под их командованием войск. «Это означает войну. Вы понимаете это или нет?» – рявкнул он на них. Когда они пытались переубедить его, указывая, что немцы явно готовятся к войне, он обвинил их в том, что они позволили ввести себя в заблуждение данными разведки, пренебрежительно добавив: «Нельзя верить всему, что докладывают разведчики»[343]. Через пару дней он вновь отказался принять их предложение о переводе войск на более сильные оборонительные позиции, сказав: «У нас с Германией пакт о ненападении. Германия по уши увязла в войне на Западе, и я не верю в то, что Гитлер рискнет создать второй фронт. Он не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз – это не Польша, не Франция и даже не Англия»[344].

На заседании Политбюро 18 июня едва не случилась драка. Тимошенко и Жуков прибыли в Кремль с подробными картами размещения войск на линии соприкосновения, чтобы доказать необходимость приведения армии в полную боевую готовность. Чем убедительнее звучали их доводы, тем упрямее и нетерпеливее вел себя Сталин. Обвинив их в подстрекательстве к войне, он в конце концов потерял остатки терпения, встал на ноги, подошел к месту, где в толпе собравшихся прихлебателей стоял Жуков, и начал оскорблять его: «Вы пришли сюда для того, чтобы пугать нас войной, или вы хотите войны из-за того, что вам не хватает наград и званий?» Начальник штаба резко сел на свое место.

Тимошенко продолжал спорить, указывая на то, что в случае нападения вермахта на фронте воцарится хаос. Его безрассудная смелость довела Сталина до приступа злобы. Тыча пальцем в наркома обороны, он в ярости кричал: «Это все дело рук Тимошенко… Его следовало бы расстрелять, но я знал его как хорошего солдата еще по Гражданской войне». Когда Тимошенко продолжил настаивать на своем, напомнив Сталину, что на церемонии выпуска курсантов 5 мая тот сам говорил о возможности войны с Германией, Сталин оглядел помещение и, по свидетельству самого наркома обороны, произнес: «Тимошенко – хороший человек, но, по-видимому, недалекий». Затем, подняв большой палец вверх, он добавил, что сказал это тогда только для того, чтобы «повысить бдительность, а вы должны понять, что Германия никогда не станет воевать с Россией сама по себе». С этими словами Сталин покинул помещение. Через мгновение, выглянув из-за двери, он крикнул: «Если вы собираетесь устроить немцам провокацию на границе, перемещая войска без нашего разрешения, полетят головы, помяните мое слово»[345]. Затем он хлопнул дверью, оставив присутствовавших в состоянии полной растерянности и страха. Им всем было известно, что угрозы Сталина нужно воспринимать всерьез.

Позднее Жуков оправдывался за то, что не пошел наперекор диктатору и не отдал войскам приказ о боевом развертывании. Он признавал, что его удерживал страх перед наказанием от Берии, он также настаивал, что причина была не только в страхе: «Я не считал себя умнее или дальновиднее Сталина… Я ощущал угрозу германского нападения, предчувствия терзали меня изнутри. Но моя вера в Сталина и уверенность в том, что все в конце концов будет именно так, как он говорит, была сильнее»[346]. Это была фатальная ошибка.

21 июня советский разведчик Леопольд Треппер (агентурный псевдоним Отто), внедренный в структуру германского командования в оккупированном нацистами Париже, докладывал: «Командование вермахта завершило перемещение войск к советской границе и завтра, 22 июня, внезапно нападет на Советский Союз». Прочитав это, Сталин написал на полях: «Это английская провокация. Выяснить, кто автор провокации, и наказать его»[347].

Через несколько часов раздались первые выстрелы вооруженного конфликта, которому будет суждено стать самым кровопролитным в истории.

ЧАСТЬ II

Вторжение

8. Блицкриг

Летним вечером 21 июня 1941 года белорусский город Брест-Литовск, казалось, пребывал в расслабленном покое. Все военные учения были приостановлены на выходные. Находившиеся в увольнении солдаты прогуливались с девушками и терялись в массе людей, вышедших вместе с семьями насладиться теплым вечером. В ухоженных парках играли оркестры, а собравшаяся молодежь смеялась и танцевала до самого наступления темноты. «Было прекрасно и замечательно», – напишет Георгий Карбук, один из тех, кто отдыхал в тот вечер, хотя он же отметил «в городе какое-то напряжение». Когда он с друзьями уходил из парка, внезапно погасли уличные огни, что еще больше обострило его дурное предчувствие. «Раньше такого никогда не случалось. Мы прошли до улицы Пушкина, около полукилометра, но света не было и там»[348]. Карбук пришел домой и лег спать, не зная, что телефонные линии тоже были перерезаны – работа немецких диверсантов, готовивших почву для катастрофы, которая вот-вот обрушится на город.

С передового пункта наблюдения на другой стороне реки Буг генерал Хайнц Гудериан, командир 2-й танковой группы, переименованной из 19-го армейского корпуса, мог видеть, что находившиеся на дежурстве защитники города даже не подозревали о надвигавшейся буре. «Мы вели наблюдение за внутренним двором Брест-Литовской цитадели и видели, как они повзводно занимаются строевой подготовкой под музыку военного оркестра. Опорные пункты вдоль их берега Буга были не заняты»[349]. Спокойствие нарушил только немецкий грузовой поезд, который прогрохотал по мосту, покидая советскую территорию и направляясь в сторону Варшавы и Третьего рейха. Даже церковная служба, которую накануне сражения организовали для личного состава 45-й пехотной дивизии, ожидавшей на берегу реки приказа пересечь границу СССР, проводилась так тихо, что едва потревожила покой вечерних сумерек.

Брест-Литовск находился у самой восточной точки Буга, пересекающего местность в направлении на северо-запад. Расположенный в менее чем 100 километрах от польской границы с Белоруссией и Украиной, город был не только важным местом крупной речной переправы, но и стратегически важным укрепленным пунктом. Именно по этой причине Гудериан два года назад был так огорчен, когда ему пришлось передать крепость русским после того, как 2-я танковая группа[350] с боем захватила его у поляков. Теперь, когда немецкие танки готовились исправить эту вынужденную ошибку, военный корреспондент Герд Хабеданк, прикомандированный к 45-й пехотной дивизии, которая незаметно выдвигалась к самому краю реки, заметил: «В тишине, в абсолютной тишине мы ползли к берегу Буга. По дорогам был рассыпан песок, и наши подбитые гвоздями армейские сапоги не производили никакого шума»[351].

В Берлине министр пропаганды Йозеф Геббельс едва сдерживал ликование, когда стрелка часов приблизилась к часу икс. Информация