Его рекомендации проигнорировали, а предложения отвергли. Кадоган делал основной акцент на получении поддержки со стороны Соединенных Штатов, в которых по-прежнему свирепствовал антибольшевизм, а поиск какой-либо формы партнерства с Советским Союзом мог вызвать раздражение Вашингтона. Галифакс вначале поддержал назначение Криппса, но, по ядовитому замечанию Батлера, был «всегда открыт для последнего посетителя»[302], легко поддался влиянию своего постоянного секретаря и сообщил кабинету, что поддержка США имеет гораздо большее значение, чем «довольно иллюзорные выгоды, зависящие от благорасположения СССР»[303]. Криппсу сообщили, что впредь ему следует воздержаться от проявления собственных инициатив и «сидеть смирно». Кадоган, чья ненависть к «циничным, запачканным кровью убийцам»[304] в Москве не ослабевала, не преминул отпустить пару язвительных замечаний: после встречи с вечно податливым Галифаксом он смеялся над Криппсом, который «полагает, что мы должны отдать все… и поверить в то, что русские любят нас. Это просто глупо… Невероятно, как мы сами себя обманываем»[305].
Таким образом, Криппс оказался на обочине и бессильно наблюдал за стремительно разворачивавшейся драмой. Его коллега в Лондоне, Майский, не преминул отметить изоляцию, в которой тот оказался. «Похоже, что Криппс превращается в нашего врага, виной чему его постоянные неудачи – неудачи, явившиеся следствием нежелания британского правительства пойти на сближение с нами», – заметил он в марте 1941 года, добавив, что посол «подобен торговцу вразнос. Если он предлагает хороший товар, его ждет успех, даже если его личные качества совершенно заурядны. Если он предлагает плохой товар, он обречен на провал, даже если его личные качества превосходны. Криппсу, в сущности, было нечего предложить за эти прошедшие десять месяцев»[306].
Очевидное безразличие Великобритании к судьбе СССР только укрепило зреющее, достаточно обоснованное убеждение Сталина в том, что стратегической целью Великобритании было втянуть Советский Союз в войну с Германией. В результате любое сообщение из Лондона, которое можно было истолковать как свидетельство такого двуличия, не имело для Кремля никакого веса. Во многом именно это объясняет реакцию советского лидера на «таинственное», по выражению Черчилля, послание, которое тот направил Сталину 3 апреля, предупреждая его о замыслах Гитлера. Это была первая попытка премьер-министра установить контакт со Сталиным со времен телеграммы, которую Черчилль послал прошлым летом, представляя миссию Криппса.
Несмотря на отсутствие точных данных, невероятная интуиция Черчилля уже много месяцев подсказывала ему, что в свое время Германия обязательно нападет на Советский Союз. В июне 1940 года, вскоре после Дюнкерка, но еще до того, как Гитлер окончательно отказался от планов вторжения на Британские острова, Черчилль писал: «Если Гитлеру не удастся разбить нас здесь, то он, вероятно, нанесет удар на Востоке. Разумеется, там он сможет обойтись без утомительной высадки с моря и сделает это просто для того, чтобы чем-то занять свою армию [которая только что разгромила и подчинила бо́льшую часть Западной Европы]»[307]. В октябре того же года на совещании с руководством вооруженных сил Черчилль заявил, что в 1941 году Германия неизбежно двинется на Россию «ради ее нефти»[308]. За исключением Криппса, он был практически единственным среди своих коллег, кто мог похвастаться такой способностью предвидеть будущее. К весне 1941 года – вопреки мнению, преобладавшему в разведывательном сообществе и в Форин-офисе, – он был уже уверен, что вторжения следует ожидать в самое ближайшее время.
Премьер-министр тщательно изучал донесения военной разведки, в особенности отрывочные данные радиосигналов «Энигмы», обработанные дешифровщиками в Блетчли-парке. Из них следовало, что сразу же после присоединения югославского правительства к Тройственному пакту немецкие войска (включая три танковые дивизии) получили приказ передислоцироваться с Балкан на юг Польши, но после антинацистского переворота в Белграде эшелоны развернули назад еще до пересечения польской границы. Для Черчилля этого было достаточно. «Ваше Превосходительство может легко оценить значение этих фактов», – писал он Сталину в своем послании от 3 апреля[309]. По мнению премьер-министра – как вскоре выяснится, совершенно справедливому, – эти перемещения войск туда и обратно указывали на намерение Гитлера атаковать Советский Союз лишь после того, как Югославия будет разбита. Однако он не стал делиться этой интерпретацией со Сталиным. По-видимому, он полагал, что его прозрение носит исключительный характер и что обращающая на себя внимание краткость его сообщения сама внушит Сталину мысль о том, что угроза очень серьезна. На деле сообщение оказалось настолько двусмысленным и малосодержательным, что почти не имело ценности. Тем не менее – и это было не удивительно – Черчилль пришел в ярость, когда ему сообщили, что Криппс не доставил сообщение до адресата, так как Кремль и без того был завален подобными донесениями. Более того, Криппс утверждал, что сам подробно и настойчиво предупреждал Вышинского об угрозе. По этой причине, как сказал Криппс Идену (вернувшемуся в Форин-офис на место Галифакса тремя месяцами ранее), доставить сообщение премьер-министра было бы «бесплодной затеей» и «серьезной тактической ошибкой»[310].
Идена было легко убедить. Он уже предостерегал Черчилля, чтобы тот не говорил Сталину ничего, что может «быть понято в смысле того, что нам самим нужна какая-либо помощь от советского правительства или что им придется действовать в чьих-либо чужих интересах, а не в своих собственных»[311]. На этот раз он докладывал премьер-министру: «Я думаю, возражения Стаффорда Криппса против вручения Вашего послания не лишены смысла»[312]. Но Черчилль не смирился. Отказ Криппса передать «эту исключительно важную информацию»[313] был непростительным. В конечном итоге сообщение Черчилля доставили в Кремль почти через три недели после отправки, хотя нет никаких подтверждений, что Сталин удосужился его прочесть. Но даже если бы Сталин это сделал, это еще сильнее укрепило бы его во мнении, что вероломные англичане надеются спровоцировать Советский Союз на войну с Германией.
Тем временем 9 апреля Черчилль произнес речь в парламенте, которая произвела именно такой эффект. В характерном для себя широком обзоре ситуации он сообщил о тяжелых поражениях англичан в Северной Африке (где Роммель начал молниеносное контрнаступление против британской 7-й бронетанковой дивизии и осадил Тобрук), катастрофах в Греции и на Крите и серьезной угрозе атлантической линии снабжения со стороны немецких подводных лодок. Но то, что он сказал далее, заставило парламентариев замереть на своих местах:
Конечно, весьма рискованно делать прогнозы о том, в какую сторону или стороны Гитлер направит свою военную машину в текущем году. Он может в любой момент попытаться высадиться на этот остров. Это испытание, от которого мы не сможем уклониться… Но есть множество признаков, указывающих на то, что нацисты предпримут попытку захвата хлебородных районов Украины и нефтяных месторождений Кавказа, чтобы обеспечить Германию ресурсами для продолжения войны на истощение с англоязычным миром[314].
Это поразительное утверждение, сделанное в то время, когда в секретных кругах британской разведки по-прежнему твердо полагали, что ось Москва – Берлин нерушима, было широко растиражировано в прессе. Реакция русских была предсказуема. Как выразился Майский, в Кремле решили, что англичане пытаются «напугать нас Германией, [но] замечания премьер-министра… производят в Москве эффект, прямо противоположный тому, на который он надеется»[315]. Обнаружив, что предупреждение Черчилля – это всего лишь догадка, он еще больше убедился в том, что «кампания британского правительства и английской прессы не имеет под собой никаких оснований… и в очередной раз доказывает, что Der Wunsch ist der Vater des Gedankens[316], человеку свойственно принимать желаемое за действительное»[317].
Глубокое разочарование Криппса привело к шагу, который лишь еще сильнее усугубил ситуацию. Раздосадованный тем, что, как он сам позднее выразился, «не только Сталин, но даже Молотов» избегали его как «как чумы» и что Сталин
