Однако Черчилль руководствовался тем, что считал гораздо более важной стратегической целью: обеспечить союз с Грецией и Югославией, который – при негласной, но, как он надеялся, активной поддержке Турции – в случае наступления вермахта защитит интересы Британской империи на Ближнем Востоке и в Африке. Пока у Гитлера лишь загорелись глаза, но под влиянием адмирала Эриха Редера, главнокомандующего кригсмарине, он уже размышлял о «прогулке по Средиземноморью и Африке на пути к мировой империи»[278].
Балканы, готовые вот-вот стать ареной насилия, привлекали своей стратегической важностью: их положение давало мощное преимущество любой державе, которой удастся подавить внутренние свары и склоки этого беспокойного региона. По горькой иронии в этот решающий момент Второй мировой войны и англичане, и немцы одинаково опасались, что противник превратит Балканы в плацдарм для открытия второго фронта. На самом деле ни одна из сторон, по крайней мере тогда, не планировала таких наступательных действий. Но к этому времени военное столкновение с вермахтом, которое, по мнению высокопоставленных советников премьер-министра, могло закончиться только катастрофой, уже невозможно было предотвратить.
«Немцы очень легко могут захватить Грецию, если только захотят, – предупреждал директор управления военных операций генерал-майор Джон Кеннеди, саркастически добавив: – Мы приобрели бы больше, захватив африканское побережье, чем пытаясь помешать немцам занять Грецию»[279]. Похожей позиции придерживался начальник Имперского генерального штаба сэр Джон Дилл, который утверждал, что, если войска будут отправлены, «их наверняка уничтожат или вынудят отступить»[280]. Но когда Черчилль посетил Афины в сопровождении Энтони Идена, его убедили, что соображения дипломатии должны перевесить чисто военный расчет. Черчилль согласился, что шансы на успех невелики, но он был полон решимости показать миру, и в особенности президенту Рузвельту, что Великобритания чтит данные ею обязательства, и тем самым укрепить решимость союзников встать плечом к плечу с Великобританией в войне против нацистов[281]. По этой причине премьер-министр считал, что лучше попытаться и потерпеть поражение, чем вовсе ничего не предпринимать.
2 марта 1941 года первые подразделения Британского экспедиционного корпуса высадились в порту Пирея. За два дня более 60 000 солдат двинулись на север, чтобы вместе с греками отразить угрозу немецкого блицкрига. Черчилль надеялся, что присутствие британских войск на греческой земле воодушевит соседнюю Югославию сопротивляться растущим требованиям и угрозам Берлина. Но 23 марта Белград сдался. Действующий глава государства князь Павел присоединился к Румынии и Болгарии, подписав Тройственный пакт. События быстро приняли драматический оборот, когда югославская армия в тесном сотрудничестве с англичанами устроила военный переворот. Павел был вынужден отречься от престола в пользу своего малолетнего кузена, короля Петра II, от имени которого он до этого дня правил в качестве регента. Сербские националисты вышли на улицы, чтобы отпраздновать это событие, и вывесили британские флаги в знак общей победы. Толпы скандировали: «Лучше война, чем пакт! Лучше смерть, чем рабство!» Черчилль пребывал почти в таком же ликовании, заметив: «Народ, активность которого до сих пор была парализована, которым плохо управляли и плохо руководили и который уже давно испытывал такое чувство, что его стараются заманить в ловушку, бросал отважный героический вызов тирану и победителю в тот самый момент, когда тот находился в расцвете своей мощи»[282]. Но радость длилась недолго.
Дерзкий вызов, брошенный югославами, разъярил Гитлера. Все его посулы и угрозы оказались напрасными. План операции «Барбаросса» необходимо было менять. Южный фланг резко и совершенно неожиданно оказался обнажен. Он отправил телеграмму Муссолини: «Я не считаю ситуацию катастрофической, но тем не менее она весьма сложная…»[283] Начинать блицкриг против СССР, имея в противниках одновременно Грецию, Югославию и Великобританию, было слишком безрассудно даже для Гитлера. Единственной альтернативой было либо попытаться сокрушить обе страны одним ударом, либо отложить операцию «Барбаросса» на неопределенный срок. В тот же самый день, когда произошел военный переворот, он подписал директиву № 25, в которой прямо говорилось: Югославию «следует рассматривать как врага, а потому разгромить как можно скорее». Но и этого было недостаточно. В качестве наказания за дерзость столицу Югославии следовало уничтожить «в результате непрерывных круглосуточных воздушных налетов». В той же директиве содержался приказ одновременно начать военную операцию против Греции[284].
6 апреля около 350 000 немецких солдат при поддержке 700 самолетов двинулись на Белград с мест своего сосредоточения в Румынии. За один день бомбардировок на малых высотах было убито 17 000 югославов (почти столько же, сколько погибло в Дрездене за весь февраль 1945 года)[285]. Через 11 дней счет погибших дошел до 100 000, а столица лежала в руинах. Югославия капитулировала. Жестокая решимость Гитлера проявилась во всей своей беспощадной очевидности.
В тот же день 680 000 немецких солдат при поддержке 1000 танков и 700 самолетов начали стремительное наступление на Северную Грецию. Истощенные и деморализованные этим натиском, греки беспорядочно отступали. Чтобы избежать полного уничтожения, Британский экспедиционный корпус был вынужден кое-как пробиваться к побережью. Поскольку порт Пирея был практически полностью разрушен налетами люфтваффе, войска двинулись к морю, где для их спасения был наспех собран флот из британских боевых кораблей, гидросамолетов и рыболовецких судов. В операции, напомнившей Дюнкерк, британцы уничтожили остатки своей артиллерии, танков, автомобилей и даже вьючных животных, перед тем как начать эвакуацию под огнем немецких бомбардировщиков. Около 43 000 человек смогли погрузиться на суда, а 15 000 – каждый четвертый из тех, кто высадился в Пирее всего шесть недель назад, – оказались убиты, ранены или попали в плен. 23 апреля, пока выжившие англичане были заняты своим спасением, греческая армия сложила оружие. Еще через четыре дня флаг со свастикой развевался над Акрополем[286].
Гитлер добился безраздельного господства на Балканах. Однако со стратегической точки зрения это была пиррова победа, к тому же достигнутая неимоверной ценой. Хотя южный фланг был обезопасен и путь к вторжению в Советский Союз открыт, первоначальная дата начала операции «Барбаросса» – конец мая – стала недостижимой. Разгром Югославии и оккупация Греции потребовали массового перемещения личного состава и техники – пехотных и танковых дивизий – из Польши, где их собирали для начала вторжения в СССР[287]. Наступление не могло начаться раньше, чем они вернутся на свои позиции вдоль линии соприкосновения. Эта сложная логистическая задача отнимет четыре драгоценные недели.
Черчилль не мог знать, что его решение прийти на помощь Греции окажет пусть и непредвиденное, но столь важное влияние на ход русско-немецкой войны. Хотя попытка Великобритании помешать нацистам овладеть Балканами закончилась унизительным поражением, она не была абсолютно напрасной. Угроза немецкому господству в регионе заставила Гитлера перенести операцию «Барбаросса». В результате срок, подходящий для ведения боевых действий на Восточном фронте до наступления русской зимы, существенно сократился.
7. Сталин игнорирует предостережения
Пакт Молотова – Риббентропа настолько ухудшил отношения Лондона и Москвы, что контакты между двумя правительствами практически прекратились. В отношениях между странами продолжали царить враждебность и недоверие, вызванные крахом переговоров в августе 1939 года. Британское правительство было настолько поглощено борьбой против Германии, что перепоручило советское направление своей внешней политики чиновникам-карьеристам из Форин-офиса, которым не хватало ни целеустремленности, ни решительности. В этом вакууме британский посол в Москве сэр Стаффорд Криппс оказался зажат между бюрократами Уайтхолла и суровыми людьми из Кремля. Криппс занимал этот ключевой пост с мая 1941 года, несмотря на то что с премьер-министром, который как-то в насмешку сравнил его с «клеткой, в которой постоянно ссорятся две белки –
