Ли Сунсин – классический пример врага, которым можно и нужно восхищаться и которого следует уважать. Уважение по отношению к достойным людям, пусть даже и к врагам – одна из черт японского национального характера. Личность Ли Сунсина и его подвиги остаются за рамками нашего повестования, но хочется привести один фрагмент из его дневника. Читаешь – и кажется, что это написал японец (например, Сайго Такамори вполне мог написать нечто похожее):

«Нас окружали дважды со всех сторон, и было невозможно предугадать, чем закончится сражение. находившиеся на палубе смотрели друг на друга, побелев [от страха]. Тогда я начал успокаивать и подбадривать их. Я говорил, что, может, вражеских кораблей и тысяча, но они не в состоянии подойти к нам прямым курсом, и что нам ни в коем случае нельзя отчаиваться, мы должны укрепиться духом и продолжать сражаться».

В середине 1593 года было заключено перемирие, за которым последовали длительные переговоры. Японцы тянули время, готовясь к новому удару. Военные действия возобновились в 1597 году, но корейцы с китайцами тоже успели подготовиться, так что шансов на успех у японцев не было. Вдобавок в сентября 1598 года умер Тоётоми Хидэёси, инициатор и вдохновитель этой войны, которая получила название Имдинской[122].

В 1588 году, в бытность свою кампаку и дайдзё-дайдзином, Тоётоми Хидэёси издал два указа, которые оказали сильное влияние на менталитет и традиции японцев.

Согласно указу «Катанагири-но рэй»[123] низшим сословиям под страхом смерти запрещалось иметь любое оружие. Смысл указа заключался в том, что безоружные крестьяне и ремесленники не могли поднимать или поддерживать мятежи. Но нельзя же жить совсем беззащитным… На смену мечам пришли техники рукопашного боя, начало развитию которых положил запрет. Кстати говоря, в боевиках нередко можно увидеть, как какой-нибудь сэнсэй[124] голыми руками отбивается от нескольких человек, вооруженных катанами. Кино – это кино, а в реальности человек, умеющий владеть катаной, не подпустит к себе никого на расстояние вытянутой руки или ноги. Другим своим указом Хидэёси сделал самураев исключительно служивым сословием, лишив их наделов и запретив им обрабатывать землю. Самурай должен служить своему господину и получать от него рис[125] за службу. Отныне самураи, освобожденные от земледельческого труда, стали воплощением служения, служения не только своим господам, но и своим идеалам.

В завершение этой главы хочется вспомнить, что в XVII веке Япония располагалась на островах Хонсю, Кюсю и Сикоку, а также на прилегающих к ним мелких островах. На острове Хоккайдо японцы занимали лишь узкую полосу, пролегавшую вдоль южного побережья, а на остальной территории жили автохтонные айны.

Глава восьмая

Сёгунат Токугава

Сёгунат Токугава оказал выраженное влияние на формирование японского национального самосознания и японской идентичности. В отличие от своих предшественников из домов Муромати и Асикага сёгуны Токугава позиционировали себя не только как правителей, но и как наставников своих «неразумных» подданных. Все сферы жизни японцев строго регламентировались, и за отступления от установленного порядка довольно строго наказывали, вплоть до длительного тюремного заключения. Можно сказать, что сёгуны Токугава окончательно приучили японцев к порядку и превратили японскую нацию в слаженно действующий механизм, работу которого контролировали не только чиновники бакуфу, но и многочисленные тайные агенты. У многих народов соглядатайство считается, мягко говоря, не самым престижным занятием, но японцы не видят в нем ничего постыдного – честному человеку скрывать нечего, а за плохими людьми непременно нужно приглядывать, недаром же говорится, что «когда не хватает собственной совести, приходится полагаться на чужую».

Сакоку[126] – политика самоизоляции, введенная третьим сёгуном Токугава Иэмицу после восстания христиан в Симабаре, повлекла за собой переключение страны в «режим строгой экономии». Любые излишества, начиная с праздничных фейерверков и заканчивая ношением драгоценных украшений, осуждались, а то и запрещались. Даже состоятельным людям предписывалось быть скромными и бережливыми. Если прежде заплаты на косодэ[127] считались позорным свидетельством бедности, то теперь аккуратно (аккуратно!) починенная одежда свидетельствовала о достоинствах ее владельца. Настоящему японцу предписывалось проявлять умеренность во всем, кроме исполнения своего долга.

Как можно выделиться из общей массы или подчеркнуть свое превосходство над окружающими (это же так естественно), если нельзя носить роскошные одежды с драгоценными украшениями, если приходится жить в скромном доме и устраивать скромные празднества? Ответ напрашивается сам собой – совершенствуясь в своем деле. Считается, что присущий японцам перфекционизм закрепился в качестве одной из главных черт национального характера в период сёгуната Токугава.

Примечательно, что при всей своей приверженности к скромному образу жизни сёгуны не мешали даймё соревноваться друг с другом в роскоши. В подобной «снисходительности» крылся тонкий расчет – чем больше средств даймё спускали на дорогие одежды и прочие излишества, тем меньше оставалось у них на содержание войск.

При сёгунах Токугава сформировался идеал образцового самурая, с которого подданным следовало брать пример. Безграничная преданность сёгуну и своему господину вкупе с безоговорочным послушанием и готовностью жертвовать личным благом ради общего не просто приветствовались, а активно насаждались, можно сказать – вбивались в головы на уровне подсознания.

Говоря о хорошем, не следует обходить вниманием плохое. При сёгунах Токугава заметно ухудшилось отношение к женщинам, которые с 1602 по 1868 год не имели никаких юридических и имущественных прав. В конфуцианском обществе, ориентированном на семью и семейные ценности, ведущая роль принадлежит мужчинам, которые возглавляют роды и семьи. Роль женщины сводилась к рождению детей и ведению домашнего хозяйства, но при этом женщины пользовались в Японии определенными правами и уважением. В начале XVII века их положение стало совсем уж незавидным. Чаша весов, на которой находились мужчины, поднялась высоко-высоко, а чаша, на которой находились женщины опустилась ниже некуда.

О произошедших изменениях можно судить хотя бы по диалогу между самураем и его слугой из повести Санъютэя Энтё «Пионовый фонарь», опубликованной в 1886 году. Сама повесть весьма увлекательна, в ней мистика гармонично сплетается с детективом, а фоном для действия служит повседневная жизнь столичного Эдо, но вот о женщинах герои повести отзываются крайне неуважительно.

«Я надеялся, что в доме окажется молодой господин и я, служа ему, смогу наблюдать за его упражнениями, чтобы усвоить хотя бы некоторые приемы, – говорит самураю Иидзиме его новый слуга по имени Коскэ. – К моему огорчению, молодого господина в доме нет, а есть только девица, дочь господина… Как было бы славно, если бы в доме жил