квадрипортике — в Сабине его нет, но в романской форме XII в. мы знаем его по миланскому Сант-Амброджо. Очевидно, что эти масштабные атриумы, в далекой перспективе восходящие к древнегреческим площадям перед храмами, собирали паству во время праздников. С точки же зрения урбанистики атриумы, как и порталы, открывали храмы шумящему вокруг городу, превращали их, если выразиться на языке ХХ в., в «городские артефакты»[107]. Да, первые базилики вставали вне померия, чтобы не раздражать сенат и прочую знать. Но тот же Латеранский атриум выходил на пересечение Целимонтанской, Тускуланской и Ослиной (Азинария) дорог. Семейные мавзолеи с примыкавшими к ним базиликами мучеников и мучениц вроде Сант’Аньезе образовывали полукорону в трех милях от Рима. Приезжий уже на подъезде понимал, что монументальное и религиозное лицо города изменилось, причем довольно радикально.
Константин основал длящуюся по сей день традицию использовать церкви как фронтиры, маркеры территории. Через два поколения после него, в конце IV в., влиятельный и энергичный епископ Милана св. Амвросий заложил и отчасти выстроил четыре базилики на четырех заставах вверенного ему города, тогда резиденции императоров Запада, — чтобы составить достойную конкуренцию древней столице. В XII в. владимирские князья следовали той же логике: Покров на Нерли, сегодня свечкой стоящий посреди вечного покоя, у заводи тихой реки, когда-то служил важной заставой на пути к молодой столице Андрея Боголюбского. Поставлен он был в 1160-х гг. в пику Киеву, поскольку праздник Покров владимирский епископ и князь ввели без санкции киевского митрополита[108]. Причем строили западные мастера в модной романской стилистике и облицовывали белым камнем, да еще и резным. Из диалога между старым и новым, между стилем и содержанием, между амбициями властей платящих и их духовными исканиями рождалась и новая сакральная топография городов, и новый тип зодчества.
До сих пор мы говорили исключительно об архитектурных элементах. Но мы знаем, что церкви с IV в. украшались изображениями, началось формирование настоящего языка монументальной христианской живописи, лишь отчасти вобравшей опыт катакомб, слишком скромный для решения новых задач. Характерно в этом плане изменение в восприятии Христа. Трудно себе представить, чтобы в апсиде латеранского «тронного зала» восседал Добрый Пастырь или Орфей. Действительно, там, позади епископского трона, была поставлена посеребренная статуя «Христа во Славе» в окружении ангелов-копьеносцев. В Христе и в I–II вв. видели правителя, но все же неслучайно, что около 314 г. Евсевий Кесарийский, образованный придворный епископ-арианин и один из главных императорских идеологов, писал о Нем согласно имперской титулатуре как о «суверенном василевсе вселенной, верховном законодателе, вечном победителе».
Примерно через столетие на мозаике в апсиде римской базилики Святой Пуденцианы, кстати, перестроенной из зала аудиенций, Христа изобразили василевсом на троне: Он облачен в златотканую мантию императора, с рукой, поднятой в жесте, сочетающем благословение с риторическим обращением (adlocutio), в окружении апостолов-сенаторов (рис. 18). В мавзолее Галлы Плацидии в Равенне, над гробницами государей, во второй четверти V в. изобразили буколическую сцену с Христом Добрым Пастырем. Но при всей связи этого образа со сложными заупокойными культами тех лет перед нами уже не юный эфеб, а государь[109]. Глядя на святых в неаполитанском баптистерии Сан Джованни ин Фонте (под нынешним собором), на Косьму и Дамиана в конхе апсиды одноименной базилики на римском форуме, римлянин V–VI вв. должен был вспоминать о своих магистратах не меньше, чем о святых подвижниках, а входя в храм — о приемах во дворце императора (рис. 19). Христианство «романизовалось» и обрастало имперской символикой, входившей — навсегда — в плоть и кровь христианской культуры. С тех пор на протяжении всего Средневековья политические и религиозные «возрождения», исходили ли они от светской власти или, ничуть не реже, от церковной, сопровождались обращением к классицизму «константиновского века».
Рис. 18. Христос на троне. Конха апсиды базилики Святой Пуденцианы. Около 400 г. Мозаика. Рим. Фото О. С. Воскобойникова
Рис. 19. Святые Павел и Косьма. Конха апсиды базилики Святых Косьмы и Дамиана на Римском форуме. Середина VI в. Мозаика. Фото О. С. Воскобойникова
Архитектура всегда была проекцией власти, в том числе в Средние века, когда эту функцию взял на себя храм. Уже в IV в. епископы, получив привилегии высших государственных чиновников на территориях, простиравшихся от Евфрата до Геркулесовых столбов, стали соревноваться и друг с другом, и со светской властью в роскоши возводившихся ими храмов. Святой Павлин Ноланский, выходец из аристократического галльского рода, потратил семейное состояние на храмы в честь почитавшегося в Ноле, его южноитальянском диоцезе, мученика Феликса. В конце VI в. Григорий Турский рассказывает о строительных начинаниях галльских епископов как о чем-то само собой разумеющемся. В VIII в. лангобардский историк Павел Диакон видел славу своего любимца, короля Лиутпранда, в том, что тот закладывал церкви везде, где останавливался[110]. К этому соревнованию присоединились германские конунги, а затем и знать. Все политические дела вершились при больших храмах, светские властители кочевали от монастыря к монастырю, от собора к собору, феодальная вольница подчинялась ритмам литургического календаря[111]. И всякий раз нужно было отблагодарить принимающую сторону, церковь, либо налоговыми послаблениями, либо вспомоществованием на строительство. Просто средневековая власть на протяжении столетий вела кочевой образ жизни, не полуразрушенные цирки и императорские резиденции служили знаками ее присутствия среди подвластных племен и деревень, а тот самый дом Божий, который постепенно, медленно, но верно превращался в святое место[112].
Однако не только заинтересованность власти, церковной или светской, обозначить свое присутствие в храме художественными средствами обусловила функции храма и его понимание обществом. Сама природа власти менялась от соприкосновения с христианским искусством. Это емко выражено в первых словах Юстиниана, с которыми он появляется на сцене в трагедии Николая Гумилева «Отравленная туника» (1918):
…Боже, Боже,
Ужели я когда-нибудь войду
В сей храм достроенный и на коленях,
Раб нерадивый, дам Тебе отчет
Во всем, что сделал и чего не сделал?
Миропомазанья великой тайной
Ты приказал мне царский труд, желая,
Чтоб мир стал храмом и над ним повисла,
Как купол, императорская власть,
Твоим крестом увенчанная. Боже,
И я ль Тебя в великий час предам?
«Мир стал храмом»… Это ход мысли Василия Великого, толкующего своим слушателям смысл Книги Бытия. Константинопольская София была построена в кратчайшие сроки в 530-х гг. по приказу Юстиниана — дар Богу от императора, благодарность за победу над восстанием «Ника», по сути, над собственным народом. Об этом репрезентативном политическом назначении Софии византийцы знали уже при
