консул, по уставу 1299 года являвшийся главой всей черноморской колонии генуэзцев. Каким образом генуэзцы добились таких больших прав на Крымском полуострове, мы не знаем. После разгрома Ногая генуэзцы не признали власти Токтая, за что последний направил войска против города Кафы… Несмотря на конфискацию имущества генуэзских купцов в Крыму, Сарае и других городах Золотой Орды, уступки, сделанные генуэзцам в Крыму, сохранились и в дальнейшем даже расширились»[602]. Очевидно, что доминирование генуэзцев и их исключительные права можно объяснить тем, что именно им принадлежала монополия на морскую торговлю в Чёрном море, которая определялась их влиянием в греческом Константинополе. Власти улуса Джучи, при всех своих периодически сложных отношениях с Генуей и возможного недовольства её политикой, никак не могли обойтись без её посреднических усилий. Отсюда и все преференции генуэзским торговцам.
Вся сухопутная торговля через государство Джучидов, приносившая ему огромные доходы, целиком зависела от их возможностей доставлять восточные товары в Европу. Поэтому, очевидно, хан Узбек и предоставил венецианцам возможность открыть свой порт в азовской Тане с целью создать конкуренцию представителям Генуи. «Марино Санудо Младший, который мог уже обобщить картину конфликтов между Венецией и Генуей, насчитал четыре войны между ними с конца XIII по конец XIV в. Из них третья (1350–1355 гг.) и четвёртая (Кьоджская, 1376–1381) имела объектом Тану. Война 1350–1355 гг. была крупной европейской войной. В её итоге Венеция осталась в проигрыше. По миру, заключенному в Милане 1 июня 1355 г., в первой же его статье шла речь о Тане: плавание туда было закрыто на три годэ»[603]. Соответственно, по итогам Туринского мира 1381 года после Кьоджской войны плавание в Тану запрещалось венецианцам уже на два года[604]. Борьба между представителями этих двух итальянских торговых городов за гегемонию в восточной торговле через Чёрное море продолжалась до того момента, пока политическая нестабильность в улусе Джучи не лишила её практического смысла.
Во-вторых, фактическое прекращение восточной торговли через порты Сирии стало одной из главных причин ухода с её побережья последних крестоносцев. С потерей доходов от торговли их дальнейшее пребывание в Сирии и Палестине не имело экономической базы, которая в значительной степени зависела от финансовой поддержки со стороны Венеции.
В-третьих, от прекращения транзитной торговли через контролируемые улусом Хулагу территории Ирана и части Сирии довольно резко сократились его доходы, что объективно способствовало ослаблению данного монгольского государства. Весьма показательно, что в своей работе «Земледелие и аграрные отношения в Иране XIII–XIV вв.» Илья Петрушевский обращал внимание на резкое сокращение доходов с части тех иранских провинций, которые вошли в состав государства Хулагу. «Таким образом, по упомянутым 15 областям Западного Ирана и сопредельных стран, находившихся в составе государства Хулагуидов, в 1335–1340 гг. ежегодно поступало в диван 19.203.800 ильханских динаров податных средств против 100.580.000 ильханских динаров, поступавших ежегодно до монгольского завоевания»[605]. Петрушевский объяснял этот факт масштабным разорением Ирана в ходе монгольских завоеваний. По его мнению, «походы Чингизхана и его ближайших преемников во многом и отличались от прежних нашествий кочевников. Империя Чингизхана была несравненно более сплочённым и организованным конгломератом, нежели государства прежних завоевателей — кочевников. Поэтому при Чингизовых завоеваниях мы видим уже не стихийные жестокости и разрушения, а организованные приёмы массового истребления мирного населения, опустошения целых районов. Это была целая система террора»[606].
Однако такое утверждение всё-таки противоречит известной практике монголов при Чингисхане максимально использовать местные элиты с целью обеспечить сбор налогов в свою пользу, о чём много говорилось в соответствующих главах данной работы. Особенно это касается последнего периода монгольских завоеваний, осуществляемых при кагане Менгу. Их целью было уже не только получение военной добычи, но и приобретение налогоплательщиков. Поэтому всё-таки маловероятно, что территория Ирана была на четыре пятых превращена в пустыню. При том, что значительная часть его территории оставалась в распоряжении местных владетелей, признавших власть Монгольской империи.
Тогда, естественно, возникает вопрос: с чем же могло быть связано столь резкое сокращение доходов в иранских провинциях, почти в пять раз в денежном выражении? Петрушевский отрицает, что это могло быть вызвано тем, что земли были переданы в распоряжение монгольских «тысяч» в качестве платы за службу, что снижало денежные доходы от налогов с данных территорий. Он резонно замечает, что практика передачи земель в икта (условное пожалование в обмен на службу) была распространена и в более ранние времена господства в Иране сельджуков. Можно сделать предположение, что такое резкое падение доходов как раз и могло быть вызвано снижением деловой активности в Иране в связи с резким сокращением масштабов транзитной торговли через его территорию или, возможно, её полным прекращением.
В-четвёртых, новый сухопутный маршрут прохождения Великого Шёлкового пути объективно создал условия для перехода гегемонии от иранских языков, исторически использовавшихся торговцами на этом пути, к тюркским. Практически все города от границы с Китаем вдоль Великого Шёлкового пути исторически были населены ираноязычным городским населением. От Восточного Туркестана, китайского Западного края, через города Средней Азии до Ирана иранские языки и их носители доминировали в торговле. Это облегчало передвижение караванов. В Средней Азии и Восточном Туркестане это были главным образом ираноязычные согдийцы и их потомки. В то же время в связи с переходом политической гегемонии к тюркоязычным народам в Средней Азии и Восточном Туркестане, особенно в приграничных со Степью территориях, начался процесс постепенной тюркизации, который затронул и городское население. В частности, «в XIII в. в эпоху монгольского нашествия о Хорезме уже говорится как о стране по языку совершенно турецкой»[607]. «Если в VIII–IX вв. здесь преобладала хорезмийская (близкая к согдийской) речь, то к середине XIII в. почти весь земледельческий Хорезм, в том числе и города, говорил по-гузски (туркменски)»[608]. Известно, что выходцы из Хорезма сыграли ключевую роль в строительстве новых городов в степной части улуса Джучи в Причерноморье.
Можно предположить, что основным языком среднеазиатского по своей материальной культуре населения этих городов был тюркский. Кроме того, «процессу отуречивания ещё раньше должны были подвергнуться колонии, основанные на Сыр-Дарье частью хорезмийцами, частью, вероятно, согдийцами»[609]. В значительной степени тюркоязычными уже были и жители оседлых оазисов Восточного Туркестана. Однако до монгольских завоеваний доминирование в торговле всё равно оставалось за ираноязычным населением большей части Средней Азии и собственно Ирана. Когда Великий Шёлковый путь изменил своё направление, он стал практически полностью проходить по бывшим периферийным районам Средней Азии. Здесь среди городских жителей уже преобладало тюркоязычное население. От Восточного Туркестана через Сырдарью, Хорезм и города Поволжья и
