— Я также хочу напомнить, что с момента моего появления здесь Анна имеет право не отвечать на вопросы без моего присутствия. Кроме того, до вынесения судебного решения по вопросу опеки, любые действия по передаче ребёнка без согласия матери могут быть расценены как давление и превышение полномочий. Особенно, если инициированы третьим лицом, имеющим личную заинтересованность.

Я впервые увидела, как в лице у одного из офицеров дрогнула уверенность.

И в этот момент мне захотелось расплакаться не только от страха, но и от облегчения.

Полицейский, тот что с серьёзным лицом и папкой в руках, заговорил наконец — всё тем же ровным тоном, будто читает инструкцию:

— Нам уже неоднократно поступали обращения от гражданина Стрельцова о ненадлежащем обращении с ребёнком. В частности, о психологическом давлении со стороны матери, о препятствовании в общении отца с несовершеннолетней дочерью, что, как вы понимаете, может расцениваться как нарушение статьи 66 Семейного кодекса Российской Федерации.

У меня будто земля ушла из-под ног.

— Сегодня, — продолжил он, — нам поступило очередное заявление от этого же гражданина о том, что мать умышленно препятствует его встрече с ребёнком. Согласно изложенному, ребёнка удерживают против воли, не предоставляя возможности для общения с отцом, чем нарушаются его родительские права, гарантированные законом. Мы обязаны проверить информацию, сами понимаете.

Я чувствовала, как внутри всё сжимается. Пальцами я сильно сдавливала кожу на запястьях, что бы через боль не позволять себе поддаваться панике. Голос предательски дрогнул:

— Это бред… Я никогда не запрещала ему общаться с дочерью. Просто Полина сама не хочет. Она пугается его. Он орёт на неё, бывает агрессивен. Я не могу заставить ребёнка, когда она боится!

Я понимала, что сейчас каждое моё слово может быть использовано против меня. Но молчать было невозможно. В груди кипело что-то дикое от ощущения несправедливости.

Лёша встал чуть ближе, заслоняя меня собой, и холодно ответил:

— Простите, но если вы ссылаетесь на статью 66 СК РФ, то не забывайте о её продолжении: "родитель, с которым проживает ребёнок, обязан не препятствовать общению с другим родителем, если это не противоречит интересам ребёнка." Ключевое — интересам ребёнка. А не требованиям заявителя.

Он сделал паузу, глядя в глаза полицейскому.

— Вы не имеете права устраивать проверку или выносить решения на основании только слов одной стороны, без участия органа опеки и без судебного постановления. Вы здесь по заявлению, а не по ордеру. И ваша задача — проверить, а не угрожать женщине из-за слов мужчины, за которым, между прочим, есть основания подозревать насильственные действия к жене и дочери.

Полицейские переглянулись. Тот, что с папкой, нахмурился:

— Мы и не выносим решений, уважаемый. Мы обязаны провести опрос и передать материалы в комиссию по делам несовершеннолетних.

Я сжала пальцы в кулаки, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Всё это было похоже на спектакль, в котором меня зачем-то выставили в роли злодейки. Хотя я просто защищала свою дочь. И себя.

— У меня есть веские основания полагать, — вдруг подал голос Дмитрий, — что мать ребёнка подвергает девочку психологическому насилию. Более того, насколько мне известно, Анна ведёт аморальный образ жизни.

Он говорил спокойно, почти вкрадчиво, но от его слов в груди стало тесно, будто кто-то сдавил меня холодными пальцами. Я машинально сделала шаг назад, врезавшись в тумбочку.

— Когда мы ещё жили вместе, — продолжал он, глядя прямо в глаза полицейскому, — я не раз находил в доме посторонних мужчин. Пока я был на работе, Анна устраивала у себя дома... встречи интимного характера. Я не утверждаю, но вполне возможно, что ребёнок мог быть свидетелем всего этого. Сами понимаете, в каком возрасте у детей формируется психика.

— Что ты несёшь... — прошептала я. Голова гудела. Воздуха вдруг стало мало.

— И самое главное, — с нажимом добавил он, — я боюсь, что в какой-то момент она может… ну знаете, причинить вред самой Полине, предложив ее своим дружкам. Я не утверждаю это, однако однажды уже я вернулся домой раньше времени и застал Анну с каким-то типом — пьяным, полуголым. И это при ребенке. Она повела себя неадекватно, закатила скандал, собрала дочку и сбежала. А потом начала скрываться, не давала мне видеться с ребенком. Как думаете, почему?

— Да чтоб ты… — я вздохнула с силой и вскинула глаза на полицейских, — Простите. Но это уже… Это клевета. Это ложь!

Сердце колотилось так сильно, что мне казалось — оно вот-вот вырвется наружу.

— На самом деле, — моя грудь вздымалась от гнева, — это я застала его с другой. В нашей же квартире. С женщиной, которую он привёл к нам в дом, когда Полина спала в соседней комнате! Это он мне изменял. Регулярно. Я видела переписки, интимные фото, приглашения. Я могла бы вам их показать, если бы они у меня были. Но я боялась тогда даже телефон с собой брать, когда убегала. Он швырнул в меня кружку. Ребёнок проснулся от крика. Вот кто разрушал психику — он, а не я!

Я тряслась. Не от страха — от бешенства. От того, как он извращает реальность. И что самое ужасное — он делал это так хладнокровно, так убедительно, будто действительно верил в свой бред.

Лёша шагнул ближе, положил руку мне на плечо — спокойно, твёрдо. Его поддержка чувствовалась даже в этом простом жесте. Я сделала пару глубоких вдохов. Встретилась взглядом с Олей, которая стояла на пороге кухни и призывала меня успокоиться и взять себя в руки, но судя по всему она сама была на грани броситься на Диму и вцепиться ногтями ему в лицо.

— Все заявления, которые делает этот человек, должны быть проверены. На то и есть следственные органы, опека, суд. Но вы не имеете права здесь и сейчас угрожать женщине из-за домыслов, не подтверждённых ни одним документом. Он отец? Ок. Где решение суда? Где акты осмотров, заключения специалистов, психологов, хоть что-то? Или теперь любого можно обвинить в педофилии или насилии, просто потому что он кому-то не нравится?

Полицейские выглядели растерянно. Один открыл было рот, но ничего не сказал. Второй откашлялся и начал листать бумаги в своей папке.

А я стояла, ощущая, как ноги подкашиваются. В груди горело от унижения. И только мысль о том, что я не одна, удерживала меня от того, чтобы просто сесть на пол и зарыдать.

Лёша не отпустил моё плечо. Его голос стал чуть жёстче — без агрессии, но с холодной уверенностью человека, который знает, о чём говорит.

— Давайте