— Дави… Денис, — шепчу я как можно тише. — А мои родители? Они так и не узнают, что я жива?

— Мы мертвы для всех. Таков цена. Если ты обнаружишь себя, под удар попадут и твои родные. Так мы обеспечиваем безопасность и им. Может, когда-нибудь, когда этот ад рухнет и взрывная волна снесёт все его корни, ты сможешь их навестить. Но пока это лишь призрачная надежда. Мне очень жаль, Ангел. Очень жаль. Я сделал всё, что мог. Мало просто выбраться из Эдема. У него длинные, гнилые корни. Прости.

Глаза снова щиплет, слёзы наворачиваются, но я зажмуриваюсь, не позволяя им залить его плечо.

— Ты поняла?

Киваю. Я поняла. Слишком хорошо поняла. И от этого понимания во рту горчит, словно я наелась полыни.

— Сейчас твоя задача — принять новую реальность. Не задавать лишних вопросов персоналу. Ты в стрессе, подавлена, всё время проводишь у постели мужа. Всё. В тумбочке лежит карта на твоё имя и телефон. Пока мы здесь, закажи одежду на первое время — самую невзрачную, кепки, тёмные очки. Чтобы, когда мы выйдем, нас никто случайно не узнал.

— Хорошо, — выдыхаю я, пытаясь принять эту новую правду.

— А что с Майором и Доктором? Они выжили? — почти беззвучно шепчу ему на ухо.

— Они — новые победители. Перешли в следующую фазу. Их дальнейшая судьба неизвестна и не должна нас волновать.

— А Яна? Ты обещал, что я её увижу.

— Прости, малыш. Я не сдержал слово. Я планировал другой финал, но мы все переиграли. Она жива и невредима, пока интересна Мастеру. Если твоя подруга будет умнее и хитрее, возможно, ей удастся продлить свою жизнь.

И тут я снова начинаю рыдать, по-настоящему. Это так несправедливо — выбраться самой и оставить её там. Ненавижу себя и этот мир за своё бессилие.

Но Давид жив. И я жива. И пока мы дышим, есть надежда.

***

Мы провели в больнице около недели. Я почти не выходила из его палаты. Мы общались, но чаще молчали. Врач умилялась, какая я заботливая жена, а мне было просто страшно потерять его из виду. Когда живёшь в постоянном страхе утраты, начинаешь действовать на автомате. Страшная привычка, и, кажется, я никогда от неё не избавлюсь. Из Эдема нельзя выйти без психологических травм. И хуже всего то, что нельзя ни с кем разделить свою боль, нельзя пойти к психиатру. Мы — душевные калеки, но пытаемся исцелить друг друга сами.

Давид встал на ноги через несколько дней и настаивал на выписке. Лечащий врач ругалась, советовала остаться, но клиника частная, и насильно нас держать не могли. Нам выдали лекарства, рекомендации и подготовили к выписке.

Завтра на рассвете мы покинем клинику, этот город и этот регион. Я не знаю, что ждёт впереди. Мне всё так же страшно. Пока существует Эдем, опасность никуда не денется.

Ночь, но сна нет. Стою у окна в палате Давида, кутаюсь в кофту и смотрю на дорогу, на огни остановки. Где-то там, в десятке километров, мой родной дом. Там мама, папа и бабушка. Хочется бежать к ним пешком, просто заглянуть в окно, просто увидеть их лица и запомнить — ведь мы можем больше никогда не встретиться. У меня даже нет их фотографий. А память так несовершенна.

Мне горько и больно. Одна беззаботная поездка за город обернулась вечным адом.

— Как ты попал в Эдем? — тихо спрашиваю я у Давида.

Он подходит сзади, обнимает меня, прижимается грудью к спине, губы касаются мочки уха. Мне с ним тепло и спокойно, но пустота внутри от этого лишь растёт.

— Тебя тоже обманули? Заманили под видом развлечения? — шепчу я.

— Нет. Я знал, куда иду, — хрипло отвечает он. — Не до конца понимал масштаб, но знал, что спускаюсь в ад. А катился я к нему ещё задолго до Эдема.

Его руки сжимают мою талию, прижимают теснее. Чувствую, как напрягается его тело, слышу судорожный вздох у самого уха.

— У меня была сестрёнка. Алечка, — его голос низкий, ровный, бесстрастный, будто он говорит не о себе. — Ей было всего… — он сглатывает. — Светлые волосы, ясные, невинные глаза. Она смотрела на мир с доверием, не зная сколько в нём грязи.

Он делает паузу, его дыхание обжигает шею.

— Двое ублюдков, сынков местного олигарха, учились с ней в одном колледже. Они вывезли ее за город, изнасиловали и утопили в пруду, чтобы скрыть следы.

По моей коже пробегает ледяной ужас. Я замираю, боясь шелохнуться, боясь разрушить хрупкое равновесие, за которое он держится.

— Моему отцу всегда было на нас плевать. А мать не пережила потери и слегла. Отец этих тварей, такая же мразь, всё спустил на тормозах. Замазал преступление своих щенков деньгами и связями. Следствие признало смерть моей сестры самоубийством. Дело закрыли.

Его пальцы впиваются мне в бока почти до боли, но я терплю.

— Эти твари продолжали жить, как ни в чём не бывало. Ели, пили, веселились.

Я догадывалась, что в Тени живёт боль, но не представляла её масштабов. Мне хочется плакать о незнакомой девочке.

— Я обивал пороги полиции, прокуратуры. Собирал доказательства, которые никому не были нужны. Искал правды там, где её не было. Тогда я решил добиться справедливости сам. Своими руками.

Я закрываю глаза, предчувствуя продолжение.

— Я выследил их и вывез на то же озеро. Я растянул их агонию на всю ночь. Но мне было и этого было мало, — его голос становится звериным рыком. — А потом утопил, в том же пруду. По справедливости. Каждому — по заслугам.

Сердце замирает. Я даже не знаю, что страшнее, эта история или ледяное спокойствие Давида, с которым он её рассказывает?

— Естественно, их папочка всё понял. Нанял киллера. Но мне было не страшно. Я бы пришёл и за ним. Главная мразь в этой истории — он, воспитавший таких отбросов. Он сбежал за границу, а его жена, молодая хищница, не мать тех ублюдков, сама их ненавидевшая, нашла меня. Она хотела свободы и денег. Жанна рассказала про Эдем. Предложила спрятаться там, а потом она подставит мужа, и я смогу с ним поквитаться.

Давид язвительно усмехается.

— Мастер инсценировал мою смерть и принял в свою обитель. Оказавшись внутри, я