И так теперь будет всегда.

«Уволюсь, — думала Римма. — Нечего там делать. И не пойду в контору, а уволюсь вообще с комбината. Чтоб никого не видеть из этих… Надо работу искать хорошую. Толик уйдет из машинистов, будет получать копейки. На что жить? А мне где работу найти? Сейчас и молодым места нет, а то — пенсионерам без пяти минут. Но с комбината уйду. Я там не смогу больше…»

Римма сжималась в комок, жизнь угрожающе катилась на нее тяжелым катком, вдавливала в землю, лишала самого желания жить.

До вечера все же надо было что-то делать, убивать время. Римма заставила себя налепить котлет, нажарила целую гору — ешьте! Накормила Тишку, он не отходил от нее, искательно и часто заглядывая в глаза. Ангел-спаситель желтоглазый. А может, и ангел. Кто знает, как они выглядят, ангелы?

Осмотрела орхидею: налет не увеличивался, но листья, лепестки слабели, теряли сияние, вид. Все-таки опрыскала их раствором, пусть еще поборются. Шансы есть.

Полила остальные цветы. В комнату мужа не входила, не могла. Боялась, что он скажет что-нибудь или закричит, снова нужно было воевать, отстаивать себя. А Римма уже не могла. Вышел весь боевой пыл, как не было никогда. Что-то теплилось еще на донышке, но так, чтобы как прежде — нет, ничего такого не было в помине. Устала от всего. Да.

Зашла в комнату сына с лейкой в руках.

— Я сам полью, мама! — выскочил навстречу тот.

Римма замерла на пороге.

— Ладно.

Сашка всмотрелся в нее.

— Ты в порядке?

Римма почувствовала, что сейчас расплачется. Только этого не хватало — разреветься перед Сашкой. Он не поймет, броситься утешать, подумает, он явился причиной. Хотя и он тоже, если разобраться. Но сейчас ничего этого, никаких слез, объяснений Римме не хотелось: только не здесь, не сейчас, не сегодня!

— Ты много не лей, — сказала она. — Особенно в кактусы. Немножко…

— Я знаю, мама, — кивал Сашка, внимательно глядя на нее.

Римма увидела его виноватый, сочувственный взгляд, но сквозь сочувствие различила застрявшую соринку испуга и торопливо вышла из комнаты потрясенная.

И этот ее боится!

Да что она, пугало какое, чудище, чтобы ее так бояться? Что они все сговорились против нее? Кто ее так испортил, сглазил, что всем своим самым близким людям она стала чуть ли не первым врагом?

Римма пошла на улицу. Сидеть дома до вечера, думать, глядя в стены, и не находить выхода она не могла. На улице стояла оттепель, можно было гулять хоть целый день, вот и пошла.

В воздухе ощущалась мягкость, особенно заметная после морозов. Ветерок поддувал, но уже с юга, нес обещание скорой весны, обнадеживал запахами талого снега, мокрой коры и черневшими на фоне светлеющего неба ветвями деревьев. И солнышко посвечивало долгожданное.

Будь Римма в другом настроении, шагала бы сейчас и наслаждалась: весна идет. А так брела устало, едва все эти изменения замечая, и думала, думала о своем и не могла остановиться.

С Валерой кончено. Это уже было понятно. Видно, он решил с ней расстаться — и расстался. Соль, работа — это лишь повод, который дал ему нужный толчок. А дальше все пошло, как ему хотелось.

Зачем только ждал? Просто сказать не мог? Разве она не поняла бы? Или он боялся сцен, думал, просить будет, цепляться за него, умолять? Может, правда себе кого нашел, родня свела или дружки познакомили? Римма знала, что его давно хотят женить, мать спит и видит, чтобы он ее бросил: Валера рассказывал. Вот и надумал. Поэтому и не заходил, не звонил, избавился.

Что ж, она его не держит. Пусть живет, как хочет. Он взрослый человек, ему решать. Только… Только как после всего, что между ними было, он так с ней поступил? Разве нельзя было по-человечески? Или он не считает ее за человека, достойного себя? Не уважает совсем, не ставит ни во что?

Презирает?

Судя по его поведению, так оно и есть. И значит, дурой она была, что ждала его, надеялась, слушала каждый стук и замирала, веря и не веря: идет. Он знать ее не хочет, а она ждет…

А как не ждать? После всех этих лет как не ждать? И эту потерю как теперь пережить?

У Риммы темнело в глазах, шаг замедлялся, она смотрела растерянно: где я? Куда иду? Зачем?

Вспомнив, что хотела купить Тишке рулет с гусиной печенью, пошла в сторону вокзала. Магазинчик, где покупала рулет, на той стороне путей, надо перейти. Ничего, Тишка обрадуется — хоть кто-нибудь.

Дошла до переезда: шлагбаум был опущен. Шел поезд по первому пути, пассажирский. Можно было проскочить: шлагбаум закрывал только часть дороги. Но Римма остановилась по привычке, да и спешить было некуда.

Стала смотреть на приближающуюся железную махину состава и думать дальше.

Не только с Валерой кончено. Теперь и дома жизнь пойдет по-другому. Толик, конечно, из машинистов уйдет. Это он не для ее запугивания говорил. Это он уже решил твердо. А человек он был страшно упрямый. Римма помнила, как намучилась с диваном. Три года назад, когда затеяла ремонт, меняла заодно уж и мебель. И старый диван, на котором спал и жил Толик, постановлено было ею выбросить. Диван, хоть и хороший еще, портил весь вид, не шел к обоям, к мебели, и вообще, Римма уже насмотрела новый и все придумала. Но Толик уперся: нет. Ни в какую свой диван не отдам. Мне на нем удобно, я к нему привык, — не трогать. Полгода Римма с ним воевала. И просила, и уговаривала, и скандалила — бесполезно. Уперся — и все. Что ж, поступила просто: когда он ушел в рейс, выкинула злополучный, всю красоту портивший, диван и установила новый — шедевр мебельного искусства. Так чего еще потом стоило этот диван отстоять! Целая история.

Такой человек. Если что вобьет в голову, не вышибить. И уж если сказал, что бросит работу, бросит. А значит, все переменится. Его зарплата — это их фундамент. На нем держался дом. Теперь поплывет дом. Просядет быстро. Жизнь наступит скудная и скучная. Другая. Не та, к которой привыкла Римма и которую считала для себя единственно возможной. И отношения их, и без того не самые лучшие, разваливаться начнут стремительно. Она себя знала, такое ему не простит. В чем и была ценность этого мужчины, которого она не любила и не уважала, так в это в деньгах, что он приносил. Все остальное, кому оно надо?

И ей