— Нет. Если бы он закрутил интрижку на работе с какой-нибудь официанткой, то можно было бы сказать — бес попутал. А Кот… — Я резко выдыхаю, представляя, как бы выглядел Данила с оторванными яйцами. — Это совсем другой сорт говна. Он с ней совершенно осознанно. И деньги из семьи на нее тратит без всякого цыганского гипноза, — рублю правду-матку.
Маргаритка медленно кивает.
— Да, ты прав. Но как мне поступить сегодня? Устроить дома скандал? Кинуть в лицо фотографии и потребовать развода?
— Понимаю, что очень хочется, — киваю, представляя, как она швыряет эти снимки в физиономию Даниле. — Но лучше сначала аннулировать электронную подпись, а уж потом сообщать о разводе. Может, тебе у родителей остаться сегодня? Или могу к Артёму отвезти.
Вообще-то я бы с удовольствием отвез ее к себе, но боюсь такое предлагать. Потому что если она скажет «да»… Не уверен, что смогу быть просто другом, протянувшим руку помощи.
— Ты что! Только не к Артёму! И вообще ничего ему не говори! — Глаза Риты расширяются от ужаса, пальцы судорожно сжимают платок в комок. — Он Данилу уничтожит!
Ее голос дрожит, будто она уже видит эту картину: ее брат, огромный, яростный, ломающий через колено хрупкую фигуру ее мужа. Рита даже бледнеет.
— А тебе его жалко? — спрашиваю, подозрительно прищурив глаз.
— У нас дочь, которая вообще-то отца очень любит. — Рита отворачивается к окну, за которым зажигаются вечерние огни. — Я не хочу делать ей больно.
Губы ее подрагивают, и я понимаю — она думает не только о дочери. Она думает о тех годах, что потратила на строительство этой семьи, о фотографиях в альбомах, о совместных праздниках — обо всем, что теперь превратится в пыль.
— А ты? — вырывается у меня, и я тут же ругаю себя за то, что полез к ней в душу.
Но вопрос уже висит в воздухе, тяжелый и неудобный. Рита нервно пожимает плечами, ее пальцы теребят прядь волос, выбившуюся из аккуратного пучка.
— До сегодняшнего утра думала, что люблю, — произносит тихо, словно признаваясь самой себе. — А сейчас с удивлением понимаю, что уже нет. Я люблю свою устроенную жизнь, свой комфорт и то состояние, когда уверена в завтрашнем дне. Мне больно от того, что я все это потеряла. — Она делает паузу, ее взгляд становится остекленевшим, будто она смотрит не на меня, а куда-то внутрь себя. — Но вот когда я смотрела на фото мужа и его любовницы, у меня ничего не екнуло. Я вдруг поняла, что мне плевать, что он ее целовал и шептал ласковые словечки. А вот на то, что обещал мою долю бизнеса — не плевать.
В ее голосе появляется сталь. Это уже не та Маргаритка, которую я когда-то знал.
— Вот и прекрасно, что ты так трезво на это реагируешь, — хвалю, чувствуя странную гордость за нее. — Тогда к родителям?
Рита резко мотает головой, и ее серьги — висюльки с гроздью маленьких жемчужин — бьются о щеки.
— Нет, я уже попрощалась с мамой, не хочу возвращаться. Тем более папа наверняка из гаража пришёл, — морщится. — Нет, не хочу. Довези меня до торгового центра. Погуляю, в кино схожу, домой вернусь поздно и лягу спать в гостиной, а утром сразу в налоговую рвану.
— Плохой план, — качаю головой, представляя, как она бродит по торговым галереям, пытаясь заглушить боль ненужными покупками. — Предлагаю лучше, — говорю с хищной улыбкой и завожу машину.
Двигатель рычит, как живое существо, и я ловлю вопросительный взгляд Маргаритки. Конечно же, я не упущу возможность и не оставлю Риту одну в таком состоянии. Не сейчас, когда она наконец-то снова появилась в моей жизни.
Глава 8
— И куда мы? — спрашиваю, когда Князев сворачивает на выезд из города, и за окном мелькают последние огни городских фонарей.
Стремительно темнеет, но я интересуюсь не потому, что боюсь ночью куда-то ехать с посторонним мужчиной — Тимур совершенно точно ничего плохого мне не сделает, в этом я уверена так же твердо, как в том, что солнце взойдет завтра утром. Просто у него такой загадочный вид — губы сжаты в тонкую полоску, а пальцы нервно постукивают по рулю, — что мне нестерпимо любопытно. Ни одной догадки в голове не возникает, только легкое покалывание где-то под ребрами.
— Артем тебе не рассказывал о моем новом проекте? — спрашивает он и замолкает.
Повисает неловкая пауза. Я чувствую, как по спине пробегают мурашки — Князев прекрасно знает, что я запретила брату что-либо рассказывать о своем друге после… того случая в ванной. Конфуз. Губы сами собой складываются в виноватую улыбку.
— Мы с братом последнее время редко видимся, — придумываю ненужную отмазку, уже ненавидя себя за эту слабость.
Князев великодушно не заостряет внимание на моей лжи. Его пальцы расслабляются на руле, и он продолжает спокойным тоном:
— Так вот, я строю… Уже достроил базу за городом. К лету откроется для гостей.
— Здо-орово! — тяну, стараясь вложить в голос хоть каплю энтузиазма.
Еще одна турбаза рядом с городом меня вообще не впечатляет. Их тут как грибов после дождя — на каждом километре. Места у нас и правда отличные: вековые сосны, зеркальные озера, извилистая река. Даже жалко, что отвоевали у природы еще один лакомый кусок.
— Но у меня будет необычная, — улавливает мой скепсис Тимур, и в его голосе появляются нотки азарта. — Не коттеджи под сдачу на выходные для веселого времяпровождения на природе, а территория здоровья. Реабилитационный центр, если хочешь. Ну и удобные корпуса для детских спортивных лагерей.
Действительно что-то новенькое. Поворачиваюсь к Князеву и внимательно изучаю профиль: резкие скулы, упрямый подбородок, морщинки у глаз. Смотрю и понимаю, что я даже не в курсе, есть ли у него дети. Может, у него семеро по лавкам и все будущие олимпийские чемпионы, поэтому он озаботился лагерем специально для них. Любопытно, но язык не поворачивается задать такой личный вопрос.
— А реабилитация для кого? — интересуюсь вместо этого, проводя пальцами по прохладному стеклу окна.
— О, программы будут разные, — оживляется Князев, и я даже в темноте замечаю, как загораются его глаза. — В основном, конечно, для силовиков и спортсменов, но мой главный менеджер настояла и на более… модных направлениях. Так что по плану и нормализация веса, и поиск душевного равновесия.
Он усмехается, как будто считает эти направления ерундой. А я не могу сдержать восхищения! И нечего тут усмехаться. Это же шикарный план! В голове уже рисуются картины: уютные домики, тренажерные залы, лужайки для йоги, может быть, даже спа-зона…
Мой телефон вдруг оживает рингтоном Алины — этой навязчивой песенкой, которую она сама на свои звонки установила. Время почти восемь. Дочь меня потеряла. С тяжелым вздохом принимаю звонок.
— Мам, а ты где? — раздается в трубке ее требовательный голос.
Я почти уверена, что позвонить дочь подбил Данила, и с бабушкой она уже поговорила, так что врать бесполезно.
— Была у бабушки, а сейчас еду по своим делам, Алин. Буду сегодня поздно, — отвечаю ровным тоном, глядя в темное окно, где отражается мое бледное лицо.
— Какие у тебя могут быть дела в восемь вечера, мама⁈ — возмущенно взрывается дочь, и ее голос становится таким пронзительным, что я отодвигаю телефон от уха.
Мне прямо обидно становится. Почему она никогда таких вопросов своему отцу не задаёт? То есть у него могут быть дела до ночи — и это святое, а все мое время должно быть отдано только благу семьи?
— Важные, — отрезаю холодно, чувствуя, как закипаю. — Устала и решила развеяться. Я что, не имею права провести вечер в свое удовольствие? Я вам бессловесная обслуга, что ли⁈ — срываюсь и тут же кусаю губу, понимая, что перегнула.
Алина такого отпора не ожидала, поэтому теряется. В трубке повисает неловкая пауза.
— Имеешь, конечно, — сдает назад дочь, и в ее голосе появляются нотки вины. — Просто я волнуюсь.
— Не надо. Я в безопасности. На балконе грибной суп. Ешь и не волнуйся за меня. Пока.
Сбрасываю звонок и только сейчас осознаю, что Князев стал свидетелем моей вспышки раздражения. В салоне воцаряется тягостная тишина, нарушаемая только шуршанием шин по асфальту.
