Вспоминаю…
Как же нам было хорошо с Данилой в первые годы! Мы дышали в унисон, смеялись над одними шутками, заканчивали мысли друг друга. Как он носился со мной во время беременности —пылинки сдувал, массировал отекшие ноги по ночам, выполнял любой каприз. Как с сияющими глазами возился с новорожденной Алькой, пеленал как опытная нянька. Какие жаркие ночи мы проводили — когда от соприкосновения кожи, казалось, вспыхнет простынь. Да и не только ночи… Бывало среди бела дня накатывало невыносимое желание — и мы запирались в кабинете, придумывая нелепые оправдания для сотрудников.
Я думала, мы состаримся вместе. Будем как те два божьих одуванчика с открытки — седые, морщинистые, но все так же неразлучные — гулять по парку, держась за руки.
Ан нет. Ошибочка вышла.
Но когда все изменилось?
Что я сделала не так?
Невыносима мысль, что вся моя жизнь несется куда-то в черную дыру.
Еле удается взять себя в руки.
Еще и накрасилась сдуру! В зеркале отражается перекошенное лицо клоунессы — размазанная тушь, припухшие красные глаза. Вытираю черные подтеки ватным диском, капаю «Визин», дожидаюсь, когда следов истерики не останется, и уезжаю с работы. Не могу там находиться. Меня не отпускает чувство, что стены здесь пропитаны ложью, что каждый угол шепчет за моей спиной.
Еду к родителям. Дождусь встречи с Князевым у них. Тем более уже четвертый час — недолго осталось.
Даня выходит на связь, когда я выхожу из лифта на этаже родителей.
— А ты где? — Его голос режет ухо металлическими нотками. — Вернулся из банка, а кабинет пустой. Ушла, никому ничего не сказала.
— К родителям поехала, — бурчу, прижимая телефон к уху плечом, пока копаюсь в сумке в поисках ключей.
Похоже, не взяла.
— Когда домой явишься? — спрашивает таким тоном, будто я непослушный подросток, обязанный отчитываться за каждый шаг.
— Сегодня поздно, — отрезаю, чувствуя, как в груди закипает лава.
Даже если разговор с Тимуром займет пять минут, я найду где убить время! Хоть в кино пойду на два сеанса подряд.
— Рита, мне не нравится твой тон и заявления. — В голосе Данилы появляется опасная хрипотца. — Что ты там допоздна делать собралась?
— Ну я же не спрашиваю, что ты у своей мамули позавчера до полночи делал, — говорю полным сарказма сладким голосом. — Вот и ты не спрашивай.
Мои слова выводят его из себя окончательно.
— Марго, ты хочешь поссориться, что ли⁈ — орет так, что динамик трещит. — Что с тобой не так⁈ Что тебя не устраивает⁈ Тебе не кажется, что ты зажралась⁈
Я отстраняю телефон от уха, но его истеричный голос все равно бьет по барабанным перепонкам.
И вдруг мне становится кристально ясно…
Он просто провел невольную параллель. Раз сам он позавчера у матери не был (а занимался черт знает чем с черт знает кем), значит и я так же сделаю. Горько усмехаюсь.
— Это кто еще из нас зажрался, дорогой, — произношу ледяным тоном. — Дома поговорим. Вернусь, и обсудим это.
Отключаюсь. Звоню в дверь родителей: три коротких, один длинный — наш старый код из детства.
Открывает мама и сразу хмурится. Ее проницательные глаза, как два рентгеновских аппарата, мгновенно сканируют мое лицо. Словно читает меня по невидимым чернилам души.
В прихожей пахнет корицей и самыми тёплыми воспоминаниями.
А в груди — пустота размером с жизнь.
— Привет, — говорю, растягивая губы в неестественно-широкой улыбке, целую ее в морщинистую щеку. — Все дома?
Мамин поцелуй в ответ теплый, но взгляд остается настороженным. Ее руки ненадолго задерживаются на моих плечах.
— Отец в гараже. — Она не отводит взгляда. — Что случилось?
— Да просто соскучилась, — лгу, отворачиваясь к зеркалу в прихожей, будто поправляю растрепавшиеся волосы.
— Не ври мне, — мамин голос внезапно становится мягким, как в детстве, когда я болела. — У тебя в глазах стоит такая боль, что у меня сердце щемит. Что учудил Данила?
И вот — лопнула последняя струна. Непослушные слезы снова предательски катятся по щекам, оставляя соленый привкус на губах. Прохожу в кухню, где пахнет вчерашними пирогами и лавандовым средством для мытья полов. Второй раз за день выкладываю все свои подозрения о муже теперь уже маме.
Она мрачнеет на глазах. Ее тонкие брови ползут вверх, образуя на лбу гармошку из морщин, качает головой, вздыхает.
— … Поэтому я к Князеву и обратилась. Чтобы все выяснил, — завершаю рассказ, размазывая салфеткой тушь по щеке.
— Ясно. Тогда дело, можно сказать, решенное, — произносит мама загадочно и поднимается со стула, чтобы поставить на газ чайник.
Электрические она принципиально не любит — говорит, кипяток в них не такой.
— Каким образом оно решённое? — уточняю, потому что в голове один сплошной вопросительный знак.
Чайник закипает с театральным свистом, но мама делает вид, что не слышит. Раздумывает.
— Рит, ну смотри, тут все просто, — начинает она, наконец выключая газ. — То, что Данила пошел налево — сомнению не подлежит. На ровном месте женское сердце ныть не начинает. А вот по поводу бизнеса ты ошибаешься, скорее всего. Подумай сама — разве твой муж идиот?
— Нет, — выдавливаю из себя, чувствуя, как в горле встает ком.
— Он прекрасно понимает, что Артем его просто прихлопнет и фамилии не спросит. Он не стал бы так рисковать, даже если бы потерял голову от любви.
— Ну а в чем дело решенное? В том, что он точно собирается со мной развестись? — Голос становится чужим, слишком высоким.
Мама замирает с чайником в руке. Ее глаза внезапно становятся круглыми, как у совы.
— Это ты собралась с ним развестись, раз пошла к Тимуру, а не он с тобой. — Ставит чайник с таким стуком, что вздрагивает полка с посудой. — Муж тебе ничего про развод пока даже не говорил, а ты обратилась к тому, кто точно на него такой компромат накопает, что ты за один стол с ним побрезгуешь сесть.
Тишина. Только тикают старые кухонные часы и потрескивает остывающий чайник.
— То есть ты хочешь сказать, — медленно произношу, ощущая, как мысль пробивается сквозь туман, — что для сохранения семьи надо было сидеть тихо, не копать и ждать, пока Даня либо одумается, либо на развод первый подаст?
— Вот именно. Большинство мужей хоть раз изменяли своим жёнам. Просто те женщины, кто не хочет рушить семью, делают вид, будто ничего не знают. И уж точно сами не ищут неопровержимых доказательств измены.
Я погружаюсь в раздумья, вертя в пальцах сахарницу в виде пчелки — подарок бабушке и дедушке от Алины. Взгляд цепляется за часы. Без двадцати семь.
Мысль стучится в голову: а что, если позвонить Князеву? Сказать, что передумала? Ведь еще можно отступить, сделать вид, что ничего не знаю… Сохранить хоть что-то из того, во что верила все эти годы.
Глава 6
Но слабость быстро проходит. Кем я буду, если пущу все на самотек? Размякшей тряпкой, жалкой жертвой, которая даже не попыталась бороться? Я же уважать себя перестану. А без самоуважения что я за человек? Пустая оболочка, призрак, доживающий свои дни в тени чужих решений. Вечные подозрения будут разрушать меня изнутри, ведь, как известно, все болезни от нервов. И тогда вместо жизни — только бесконечные походы по врачам, таблетки, одиночество.
Мысли выстраиваются в цепочку, которая приводит к печальному финалу, где я остаюсь ни с чем, старой и больной. Сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Отбрасываю сомнения и иду на встречу с Князевым ровно в семь.
Этот мужчина всегда имел слабость к пафосным тачкам. Его машину можно узнать сразу — черный монстр с тонированными стеклами, блестящий, как зеркало. Ни у кого в родительском дворе такой дорогой машины по определению быть не может. Она тихо мощно порыкивает, будто хищник, затаившийся перед прыжком. Сразу вспоминается «Харлей» Тимура. Тот байк был таким же — хромированным, громким, притягивающим взгляды.
Водительская дверь открывается, и из машины выходит Князев. Он делает пару шагов мне навстречу, и закатный луч апрельского вечера скользит по его скулам, подчеркивая резкие черты лица.
