Да он, поди, и сам уже извелся. Ждет.

А Валера…

А с Валерой как-нибудь само обойдется. Римма решила не ломать голову, не мучать сердце, пустить все на самотек. Иногда мудрее всего. Сперва наладить дома, а потом и в остальном порядок наведется.

Как-то она так в этом уверилась, что успокоилась совсем и по лестнице поднималась чуть не вприпрыжку, весело.

Но, открывая дверь, уловила какой-то непонятный шум. Еще не сообразив, что это, вошла в прихожую и обомлела.

— А я тебе говорю, плевать они на нас хотели! — несся из кухни низкий, тяжелый голос. — Скоро ноги вытирать начнут, вот увидишь…

— Да не, — возражал голос Толика, хрипловатый и пьяный, — куда они без нас? Если мы все вместе будем держаться, ничего нам начальство не сделает. Только главное — вместе, дружно, чтобы не пятились…

Из спальни выскользнул Тишка, но не пошел к Римме. Застыл на месте, делая страшные глаза: караул!

У Сашки было темно. Видно, сбежал к друзьям.

Римма на негнущихся ногах шагнула вперед, заглянула в кухню. И увидела то, что не видела уже лет десять: водку на столе, рюмки, развороченные тарелки с закуской, ломти хлеба, пепельницу и две красные, друг к другу склонившиеся физиономии, ведущие важный и бестолковый разговор.

У Риммы поплыло в глазах.

Не может быть.

Одна физиономия принадлежала Толику, уже совсем пьяному, но еще твердо сидевшему за столом. Вторая — его приятелю Эдику, тоже из машинистов, давно уволенному за пьянство. Теперь он обретался где-то в сторожах, доживал до пенсии, Римма о нем и думать забыла. Полагала, и Толик тоже. Но вот он, сидит за ее столом, тепленький, и орет на всю квартиру, будто у себя дома.

Вот, значит, какую компанию нашел себе муж! Пока она делами занималась, он тут с этим… А она думала — по-хорошему сейчас с ним, планировала примирение. Все решила наладить…

Наладила.

Тишка дважды поднял и опустил голову, как поплавок. Предупреждал: не лезь. В панике был, глаза совсем дикие. Боялся.

Вот алкаши проклятые. Напугали бедное животное. Орут, пьют. Курят! В руке Эдика дымилась сигарета, и он, не глядя, тыкал ею мимо пепельницы.

Ну, это уже слишком!

— О! — увидел Римму Толик и повернул к ней круглое, лоснящееся, как арбуз, лицо. — Явилась…

— Что это ты тут устроил? — стараясь не кричать, но уже понимая, что надолго ее не хватит, спросила Римма.

— А что? — расправил плечи Толик. — Не имею права?

— Привет, Римма, — поздоровался Эдик. — Давно не виделись.

Он изобразил подобострастную улыбку, демонстрируя светское воспитание.

Римма с отвращении посмотрела на него. Физиономия старая, пропитая, щеки в сетке красных прожилок, нос как мокрая кухонная губка, шею скособочило вместе с нижней челюстью. Спиной в грязной рубахе он оперся на белые шелковистые обои. Ноги в линялых носках — на пальце дырка — раскинул по новенькому ламинату. Римма даже не кивнула в ответ, передернулась лишь.

Эдик все понял, засуетился.

— Ладно, Толя, пойду я, — он сделал движение, словно собираясь встать.

Но не встал. В бутылке на столе еще оставалась треть. Вторая, пустая, стояла на полу у стены. И на улице, конечно, пили: там, скорее всего, и начали.

Потом сюда переместились, Толик потащил.

Хозяин.

Нарочно, конечно. Хотел Римме досадить, знал, чем.

Ох, зря он так, зря.

— Сиди! — положил руку на плечо Эдика Толик.

Рука была увесиста: иссохший от возраста и пьянства Эдик прогнулся под ней и притих. А был когда-то дебелый мужчина, Римма помнила.

«Все они так кончают, — подумала она. — Витька, Эдик. Андрей, брат Валеры. И Валера так кончит. Дурни, идиоты. И этот дурак, муж ее. Толстый, ленивый дурак. Предатель. Как все они, предатели».

— Иди домой, Эдик, — сказала она.

Спокойно сказала, но в голосе была такая гроза, Эдик выскользнул из-под руки Толика, вскочил, как мальчик. Но от стола не отходил, и выцветший, трусливый глаз его косил и косил на заветную бутылку.

— Давай, Толя, — заторопился он, не глядя на Римму, — посошок и побегу я. Поздно уже.

— Сиди я сказал! — возвысил голос Толик.

Он с ненавистью смотрел на Римму, на злейшего своего врага.

Но Римма не дрогнула. Наоборот. После дневной ссоры у матери, обиды на Витьку, после рухнувшей надежды все наладить такую испытывала сейчас ярость, ничего равного по силе и желанию все это немедленно выплеснуть она до сих пор не испытывала.

И потому кинулась в бой сразу, и одного лишь боя жаждала ее душа. Пусть все рушится, пусть. Но больше она терпеть не будет. Хватит.

— Иди отсюда! — закричала Римма так, что в ужасе воззрился на нее ко всему привыкший Эдик.

— Да я… — залепетал было он.

— Тебе говорю! — на какой-то летящей всепоглощающей волне завопила Римма. — Вон пошел отсюда! Во-о-он!

— Ты что моих друзей оскорбляешь? — вскочил Толик, опрокинув с грохотом стул. — Кто ты такая!

Стул, должно быть, нанес ламинату немалый ущерб.

В другой раз Римма тут же бросилась бы изучать вмятину, ужасаться испорченной красоте, переживать. Но тут — внимания не обратила. Никакого. Не заметила даже, в такой ярости была.

— Что? — подскочила она по-кошачьи к Толику. — Кто я такая? Это ты кто такой? Лодырь и алкаш! Пропойца!

Видно, со вчерашнего все-таки осталось много. И все это полетело вихрем на Толика, не остановить.

Эдик забыл о посошке, о прощании: исчез в коридоре, робким хлопком двери известив о своем убытии.

Но этого никто не заметил. Толик тоже жаждал схватки, мщения: специально готовился. Основательно.

И был готов еще как!

— Да, пьяница! — не стал он возражать. — А тебе нет до этого никакого дела. Хочу и пью. И буду пить. И никого не спрошу!

— Да? — сверкнула очками Римма. — А работу ты потерять не боишься? Питок?

— Плевал я на твою работу, — огрызнулся Толик.

— Ха! — уперла руки в бока Римма. — Смелый какой. Да тебя в момент турнут, если комиссию не пройдешь. А как ты пройдешь, если пить начал?

— А я и проходить не буду! — заявил вдруг Толик.

— Что?! — засмеялась было Римма.

Но что-то в голосе мужа ее насторожило. Она глянула на него, запнулась, смех пропал сам собой.

— То, — спокойно ответил