Я останавливаюсь перед ним, не зная, что делать с собой или что сделать для него. Я действительно хочу, чтобы он что-нибудь сказал. Я хочу, чтобы он дал мне хоть что-нибудь для работы. Сказал, что делать. Отдал приказ. Изложил правила. Предусмотрел наказания… Сказал мне, сколько раз в неделю мне можно есть и сколько раз мыться тёплой водой?

Я просто хочу, чтобы он хоть что-нибудь сказал мне.

Я поднимаю глаза от его чёрных модельных туфель, пробегаю взглядом по шву его чёрных брюк, по петле его чёрного кожаного ремня, запонкам с чёрными камнями, которые застёгиваются на рукаве его чёрной рубашки, по кольцам на его пальцах, по следам татуировок, исчезающим в рукавах, возвращаюсь к пуговицам с чёрными камнями и останавливаюсь, когда добираюсь до маленького выреза на его шее.

Не то чтобы я находила его шрамы пугающими, но мне интересно, хочет ли он, чтобы я на них смотрела.

Мне хочется снова опустить голову и уставиться в пол, боясь, что меня за это накажут, но опять же, я должна увидеть его лицо, пусть даже в последний раз. Я вдыхаю воздух, наполненный остротой его запаха — сильный, чёрный, волнующий, вызывающий, провоцирующий, такой же, как и он сам.

Я поднимаю взгляд от следов ожогов на одной стороне его шеи и смотрю на линию его полных, дерзких, пастельно-розовых губ. Одна сторона его губ сморщена из-за шрамов, которые растягиваются в глянцевом разрезе.

Я продолжаю изучать следы ожогов, пока не встречаю его глаза — тёмные, такие же чёрные, как цвет его волос и ауры. В них есть что-то знакомое, как будто я уже видела эти глаза раньше. Я бы запомнила его, если бы где-то его видела. Было бы трудно не вспомнить человека с такой аурой и метками, которые делают его таким необычным и отталкивающим, но таким божественно-привлекательным для меня.

На его лице словно затмение. В его глазах словно война. Он носит свои шрамы так, что мне не стыдно иметь свои. Он носит их красиво. И он прекрасен.

Я опускаю глаза, затем хлопаю ресницами, чтобы отправить мысль туда, откуда она пришла.

Снова тишина. Оглушительная. Сотрясающая мозг. Сводящая с ума.

Мы оба продолжаем дышать, и с каждым моим вдохом мне хочется расцарапать себе кожу от того, как тишина накрывает меня.

— Еду скоро принесут, — его голос такой же, как и всё в нём, — чёрный. Только на этот раз он кажется мне расплавленным, всё ещё сохраняющим тепло, но уже замутнённым из-за отсутствия огня.

Это заставляет меня дрожать. Он заставляет меня дрожать.

— Поешь и ложись спать, это была долгая ночь, — он поворачивается, чтобы уйти, но я быстро его догоняю.

— Пожалуйста, музыку, — я съёживаюсь, ощущая на себе его взгляд, и не жду, пока он спросит «почему». — Я не могу спать спокойно, — объясняю я. — Хозяин? — Спрашиваю я, потому что пока не знаю, как он хочет, чтобы я к нему обращалась.

— Алекса, — его голос дрожит, и тембр эхом отражается в моих костях, — поставь что-нибудь… классическое.

Из невидимых динамиков доносится громкий звук, и я вздрагиваю, оглядываясь в поисках его источника. Затем начинает звучать музыка. Моя любимая — классическая.

Слёзы подступают к моей груди и застилают глаза, когда песня наполняет комнату.

— Говори Алексе всё, что захочешь послушать, — он разворачивается и с важным видом выходит из спальни, которая должна быть моей.

Я сажусь на пол, подтягивая колени к груди, и мягкая гармония обволакивает моё исхудавшее тело. Я ощущаю себя материей, которую многократно перешивали и штопали, и кажется, что она вот-вот разорвётся от грубых прикосновений.

Я склоняю голову и обхватываю себя руками, словно заявляя свои права на это место, потому что я не намерена его покидать. Всё остальное кажется мне слишком прекрасным, чтобы быть правдой.

Он кажется слишком идеальным, чтобы быть реальным.

Удивительно, но он вызывает у меня ощущение чего-то знакомого. Словно это деталь, которой не хватает в общей картине, как будто я что-то упускаю, и мне кажется, что я по кому-то очень тоскую…

Он мог бы стать хорошим человеком для меня… первым за пятнадцать лет.

А возможно, он — худшее, что могло со мной случиться.

ГЛАВА 4

ВИРДЖИЛИО

— Вот так? — Я пытаюсь поставить ногу перед собой и принять позу, которую оттачивал всю ночь для её съёмки.

— Что ты делаешь, Вирджилио? — Зои хихикает, опуская камеру, а затем обиженно смотрит на меня. — Где ты вообще этому научился?

Я пожимаю плечами, стараясь вести себя естественно, как будто я не поскользнулся и не вывихнул лодыжки, тренируясь всю ночь, чтобы стать идеальной моделью для неё. Зои нужно было портфолио для участия в конкурсе мод Валери Мур, и я её модель.

— Я, и вот так могу, — говорю я, принимая вызывающую позу, скрещивая руки на груди и вздёргивая подбородок. Я стараюсь ради неё, но если бы кто-то увидел меня, то подумал бы, что я выгляжу как идиот.

На этот раз она смеётся.

— О, нет, — качает она головой. — Скажи мне, что ты не отрабатывал эти позы всю прошлую ночь?

Я мог бы солгать, но вместо этого просто молчу и, возможно, немного дуюсь.

Когда она попросила меня стать моделью, я почувствовал, что смогу справиться с этой задачей. Я просто стоял перед камерой и ждал, пока она сделает снимки. Однако со временем я начал понимать, насколько серьёзно она относится к своей работе. Я не хотел стать причиной того, чтобы её не выбрали.

Её модели всегда были идеальны. Единственное, что могло помешать ей, — это я, если не буду соответствовать её ожиданиям. Это осознание побуждало меня проводить ночи напролёт, изучая украденные модные журналы и пытаясь принять позы перед зеркалом, чтобы хотя бы частично достичь того идеала, который я видел в её работах.

Сейчас мы здесь одни. Занятия в школе уже давно закончились, и солнце светит не так ярко, освещая серые и белые стены нашего школьного здания, но я всё ещё слышу негромкие разговоры некоторых учеников на поле за школой.

— Послушай, — она вешает камеру на шею, её каштановый кардиган кажется немного великоватым для её хрупкого тела, а волосы небрежно собраны в пучок. — Тебе не обязательно всё это делать, — она машет руками перед лицом, словно пытаясь остановить меня. — Ты...

Она задумчиво жуёт губы. Я могу предположить, что она