Останется после? А сама она что, с нами не останется? И как мне заботиться об Энн и Еве? Им нужна Лина, а не я. Мы все на нее полагались.

— Ты должна жить. — Лина сняла с пальца кольцо — мамино кольцо — и сунула его в карман моей белой юбки.

Юбки, которая раньше была белой. Теперь же местами она казалась коричневой и серой, а местами — красной.

Лина взяла мои руки и приложила к свертку из ткани, прижатому к моей голове.

— Я люблю тебя. Не двигайся. Помощь уже в пути, ты только подожди здесь.

Она встала, отряхнула подол голубого платья и, ускоряясь, побежала вниз по насыпи. Длинные каштановые волосы развевались за ее спиной.

Останься. Это слово отчетливо звучало в моей голове, но губы так и не пошевелились.

Огонь взметнулся в ночное небо, пожирая ветви корявого дерева, к которому бежала Лина.

Нет, не к дереву — к машине, вмятой в основание ствола. Пассажирская дверь была распахнута, из-под искореженного капота вырывались языки пламени.

Несчастный случай. Мы попали в аварию. Что она творит?

Нет. Я попыталась закричать, но ничего не вышло. Лина бросилась к водительскому месту. Она что, не видит огонь?

Что такого важного было в этой машине?

Боже, неужели Энн и Ева были с…

Бум! Жар полыхнул мне в лицо, осветив ночную темноту.

Машина взорвалась.

Глава третья. Алли

РизНаПальцах: ОМГ, она лучшая! Сегодня иду смотреть на нее в роли Жизели. Жду не дождусь!

Десять лет спустя

Включить любимый плейлист? Сегодня вечером совсем не хотелось рисковать, поэтому я ткнула в привычную подборку и положила телефон на плед. Взяла в руки иголку с ниткой и приступила к работе.

Воткнуть иглу. Сделать стежок. Вытянуть. Воткнуть. Стежок. Вытянуть.

В наушниках играла «Жизель» Адольфа Адана. Знакомая музыка заглушала мысли обо всем, кроме предстоящего выступления. Вчера вечером во время вариации первого акта я на секунду запоздала с диагональными прыжками. Это не должно повториться. Я не задумываясь пришивала к пуантам низ трико — руки все помнили. Я готовилась к премьере.

На моем месте должна быть Лина. Она идеально подходила для этой роли. Все три месяца репетиций мама не забывала мне об этом напоминать.

Воткнуть. Стежок. Вытянуть. Я будто пыталась зашить рану от потери, так и не зажившую за десять лет.

К черту больную лодыжку! Сегодня вечером все пройдет безупречно.

Мама собиралась прийти. Из всего выступления она запомнит только недочеты. Рука задрожала, и, проткнув ткань, я уколола кончик пальца. Я выругалась, машинально сунула палец в рот, затем проверила, не осталось ли ранки. К счастью, кожу не повредила, только чуть-чуть задела.

Вся моя жизнь готовила меня к этому моменту. Каждый час у станка, каждый сломанный ноготь и каждый сломанный палец на ноге, каждый месяц реабилитации после травмы… даже тендинит[1], от которого я уже и не думала излечиться. Ради роли Жизели на этой сцене в балетной труппе «Метрополитена»[2] я пожертвовала своим телом, временем, психическим здоровьем и хоть каким-то подобием нормальных отношений с матерью, одобрения которой я так отчаянно хотела добиться сегодня вечером.

Я пожертвовала им. Боль привычно запульсировала в такт сердцебиению, и это было гораздо мучительнее, чем укол иголки. А может, он пожертвовал мной? Рука замерла.

— Ты как?

Музыка заглушила вопрос Евы, поэтому я вытащила наушник и оглянулась. Сестра устроилась на единственном стуле в моей гримерной. Она отвела от губ карандаш, которым красилась, и в зеркале туалетного столика я перехватила взгляд ее проницательных карих глаз.

— Алли? — Она приподняла накрашенную бровь.

Пожалуй, Ева была самой миловидной из нас: круглое личико, изящные черты и выразительные глаза, способные изображать невинность с поразительным правдоподобием. Но она же быстрее всех сестер Руссо наносила удар, когда ее ранили… или просто случайно задевали.

Неудивительно, что из всех нас Ева сильнее всего походила на маму с ее привычкой бить первой.

— Все в порядке, — ответила я, изобразив безупречную улыбку.

Сейчас ни в коем случае нельзя зацикливаться на маме. Не то сердцебиение участится, дыхание собьется, а горло сдавит, как…

Проклятье! Запрокинув голову, я сглотнула нараставший в горле комок.

Вот как сейчас. Я вдохнула через нос и выдохнула через рот, чтобы избавиться от комка в горле и подавить волну тошноты, подступавшую перед каждым выступлением. Сегодня эта волна была скорее похожа на цунами.

Глаза Евы в отражении слегка сузились.

— Что-то я тебе не верю.

Не хватало еще, чтобы она переживала из-за меня! Только не сегодня, когда она впервые выступает в кордебалете. Сестры, танцующие в одной труппе, в США не редкость: я знала минимум четыре таких балетных семьи. Но мы определенно были единственными сестрами в балетной труппе «Метрополитена».

Только нас должно было быть трое.

— Тебе не о чем волноваться.

Я снова занялась пуантами, оставив левый наушник рядом на мягком сером покрывале. В правом ухе оркестр заиграл вариацию. Воткнуть. Вытянуть. Сосредоточившись на движениях иглы и нитки, я прокручивала в голове хореографию вариации, одной из самых моих любимых. Впрочем, исполнять ее все равно тяжело, как бы я ее ни любила.

Вот. Вчера на генеральной репетиции на этой ноте адреналин перестал заглушать боль в лодыжке. Я замешкалась и сбилась с ритма. Да, я требовала от себя слишком многого, но ведь для роли так и нужно.

— Как твое сухожилие? — спросила Ева, словно прочитав мои мысли.

— Нормально.

Услышав любой другой ответ, Ева в ту же секунду побежала бы к Василию, руководствуясь сестринской заботой.

— Врушка, — пробормотала она, все более нервно роясь в косметичке. — Да где же она?

Вытянуть. Музыка в наушнике звучала единым целым с мягким постукиванием по столешнице кисточек для макияжа, шорохом, который издавали мои спортивные штаны при малейшей смене позы, жужжанием обогревателя, который защищал от поздней январской стужи, прочно обосновавшейся за кулисами «Метрополитен-опера».

— Куда подевалась моя счастливая помада? — негодовала Ева, повысив голос до небес.

— Посмотри у меня в сумке.

— Ты же не красишься такой! — Она чуть не сорвалась на визг.

— Нет, но ты-то красишься, — сказала я, оглянувшись. — А я тебя люблю.

Ее плечи поникли.

— И ты знала, что я потеряю свою.

Она выпустила