— Необоснованная? — Ариана задохнулась от обиды. — Она написала мне, Марк! Написала, что я просто "текущее увлечение"! Это необоснованно?

— И ты повелась на ее провокации? — он смотрел на нее с неподдельным изумлением и разочарованием. — Я думал, ты умнее. Я думал, ты понимаешь, с кем имеешь дело. Она пытается раскачать лодку, и у нее, как видишь, прекрасно получается! Ты сама играешь по ее правилам!

— А ты ничего не делаешь, чтобы изменить эти правила! — рыдала она уже, слезы текли по ее лицу, смешиваясь с размазанной тушью. — Тебе плевать, что я чувствую! Тебе важнее твой покой и твои принципы! Может, тебе и правда с ней проще? Она не будет донимать тебя разговорами о детях и требовать эмоций!

Он резко шагнул к ней, его лицо было искажено гневом. Он схватил ее за плечи, не больно, но так, чтобы она наконец замолчала и посмотрела на него.

— Молчи! — прошипел он, его дыхание обжигало ее кожу. — Просто… молчи! Ты хочешь знать, почему я не вышвыриваю ее к чертовой матери? Потому что у ее отца есть акции моей компании, и сейчас не время для открытой войны! Потому что я веду сложные переговоры, где ее семья — ключевой игрок! Это бизнес, Ариана! А ты со своей детской ревностью пытаешься все это разрушить!

Он оттолкнул ее, отвернулся и провел рукой по волосам, его плечи напряженно вздымались.

Ариана стояла, обняв себя, трясясь от рыданий и унижения. Он бросил ей в лицо правду, но эта правда не принесла облегчения. Она лишь подчеркнула пропасть между ними. Его мир был миром сделок, акций и стратегических союзов. Ее мир — миром чувств, доверия и страха потерять его.

— Значит, это просто бизнес, — прошептала она, вытирая лицо. Ее голос был пустым и усталым. — Как и все остальное. Как и мы. Просто еще одна сложная сделка.

Он резко обернулся, в его глазах что-то мелькнуло — не гнев, а что-то похожее на боль.

— Не говори ерунды.

— А что мне говорить, Марк? — ее силы были на исходе. — Ты только что ясно дал мне понять, что мои чувства — это "детская ревность", которая мешает твоему бизнесу. Что наша личная жизнь — это поле боя, где ты отказывается сражаться, потому что это невыгодно. Поздравляю. Ты победил. Я больше не хочу говорить.

Она развернулась и вышла из кухни, оставив его одного среди осколков их завтрака и их доверия. Буря утихла, оставив после себя опустошение и ледяное молчание, которое было гораздо страшнее любых криков.

42. Без границ

Гнетущее молчание в пентхаусе длилось два дня. Два дня, в течение которых они существовали как изможденные духи на одной территории — пересекаясь на кухне, избегая взглядов, разговаривая только по неотложным рабочим вопросам односложными фразами. Воздух был густым от невысказанных обид и горьких слов, витавших между ними после ссоры.

Ариана провела эти дни в состоянии нервного истощения. Она почти не спала, ее преследовали образы — холодные глаза Марка, говорящие об "обузе", и ядовитая улыбка Миланы, утверждающей свои права. Она чувствовала, как почва уходит из-под ног, как хрупкий мир, выстроенный с таким трудом, рассыпается в прах.

Вечер второго дня она стояла у панорамного окна, глядя на зажигающиеся огни города, и не могла сдержать слетевшую с губки горькую фразу, обращенную в никуда:

— И как долго это может продолжаться?

— Достаточно.

Его голос прозвучал прямо за ее спиной, заставив вздрогнуть. Она не слышала, как он вошел. Ариана обернулась. Он стоял в нескольких шагах, без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки. Он выглядел уставшим, по-настоящему уставшим, не так, как после двадцатичасового рабочего дня, а так, как будто нес на плечах неподъемный груз.

— Я сказал тебе ужасные вещи, — начал он тихо, не сходя с места. Его взгляд был пристальным, но в нем не было прежней ярости, лишь тяжелое, неудобное осознание. — Мы ранили друг друга. Но я не хочу, чтобы эта война продолжалась.

Ариана молчала, сжимая руки в кулаки, давая ему говорить.

— Милана… — он произнес это имя с таким отвращением, будто сплевывая что-то горькое. — Она часть моего прошлого. Темного, пустого и такого, в которое я не хочу возвращаться. Никаких чувств к ней нет и быть не может. Но она права в одном — ее семья, ее связи сейчас критически важны для этой сделки. Это не оправдание моей холодности. Это… объяснение. Я не могу просто вышвырнуть ее, не поставив под удар проект, в который вложены миллионы и репутация сотен людей. Я заперт в этой ситуации по деловым соображениям, и я ненавижу это.

Он сделал шаг к ней, и его голос стал еще тише, почти срывающимся.

Это "прости", прозвучавшее из его уст, было сильнее любого признания в любви. Оно стоило ему огромных усилий, и она это видела. Вся ее обида, вся боль начали таять, словно лед под теплым дождем. Слезы выступили на глазах, но на этот раз — от облегчения.

—Я тоже… я не должна была так говорить о детях, давить на тебя, — выдохнула она. — И я позволила своей ревности ослепить меня. Я просто… я так боюсь ее. Боюсь того мира, из которого она пришла. Боюсь, что он снова заберет тебя.

— Он не заберет, — он наконец закрыл расстояние между ними и взял ее лицо в свои ладони. Его руки были теплыми и твердыми. — Потому что мой мир теперь там, где ты. Ты не снаружи, Ариана. Ты внутри. В самом центре.

Он поцеловал ее. Это был не страстный, жадный поцелуй примирения, а медленный, нежный, полный раскаяния и обещания. Поцелуй, который стирал все плохие слова, все обиды. Она ответила ему, обвив руками его шею, прижимаясь к нему, чувствуя, как их сердца начинают биться в одном ритме.

В этот момент в сумочке Арианы на диване прозвенел телефон, нарушив мгновение тишины. Она машинально потянулась к нему, все еще не отпуская Марка. Это было уведомление от банка: автоматический платеж за аренду ее старой квартиры.

Она замерла, глядя на экран. Эта квартира