А Герман подобрался слишком близко к тому, чтобы выпустить ее на свободу.

Всхлипываю, как маленький ребенок, и закрываю лицо ладонями. Хочу остановить слезы, текущие по щекам.

Хочу вернуть свой кошмар обратно в чулан, но Герман не позволяет.

- Я не видел, как растет моя дочь целых три года. Не слышал ее первых слов. Не носил на руках… Я планировал носить жену на руках всю жизнь… скажи, зачем мне жить дальше? Я боюсь сделать им еще хуже… Как мне смотреть в глаза дочери, зная, что выгнал из дома ее беременную мать? Я недостоин их, понимаешь, недостоин…

Я пытаюсь проглотить ком в горле, но не выходит. Не могу ни вдохнуть, ни сказать хоть что-нибудь связное.

- Молчишь, - Герман салютует мне бутылкой, в которой что-то еще булькает. – Потому что тебе нечего сказать. Даже моя галлюцинацию не хочет меня поддержать…

Стою на приличном расстоянии от Германа. Подходить ближе мне по-прежнему страшновато.

Делаю глубокий вдох и все-таки выдавливаю из себя слова:

- Я пришла попросить тебя не убивать себя таким образом жизни.

- Почему? Кому я тут нужен? – Герман качает головой. – Всем будет легче, если меня не станет.

- Твой отец расстроен. Он беспокоится о тебе. И… Даша спрашивает, почему не приезжает второй папа…

- Второй папа, - Герман ухмыляется. – Я первый! Первый и единственный! Как же меня это бесит… Она смотрит на меня так, что мне хочется сдохнуть…

- Кто, Даша?

- Нет… моя Анюта смотрит на меня так… это выше моих сил…

Чувствую, что и мои силы на исходе. Не хочу продолжать этот разговор. Степан Маркович зря на меня понадеялся.

- Мне пора, Герман. Пойду смотреть ТАК на кого-нибудь другого, раз ты сдаешься.

Разворачиваюсь, чтобы уйти.

Герман вскакивает на ноги, роняя свою бутылку. Слышу звон стекла и его торопливые шаги. Замираю на месте. Даже зажмуриваюсь.

Герман подходит и сжимает меня в объятиях.

- Не уходи, прошу, - шепчет он. – Ты самый классный глюк из всех, что у меня были… останься со мной хоть ты…

- Герман… - я пытаюсь отстранится.

- Нет! Умоляю тебя, не исчезай… я выпил достаточно, чтобы ты осталась…

Герман ведет ладонями по моим рукам, а носом зарывается в волосы.

- Я готов умолять, если это поможет…

Герман неловко опускается на пол возле моих ног, ладони мужчины обхватывают мои лодыжки.

- Позволь мне видеть тебя еще хоть немного…

Руки бывшего мужа ползут вверх под подол моей длинной юбки, и я буквально цепенею. Сердце бьется в груди пойманной птичкой.

- Давай не возвращаться в реальность, - шепчет Герман, касаясь губами моего бедра через ткань. – хочу быть с тобой хотя бы в иллюзиях.

40

Прикосновения Германа меня обжигают. Будят в моей душе все сразу: непрожитую боль, страхи, острое чувство одиночества.

Отчаяние, с которым бывший муж сжимает на мне свои руки, рушит стены моего тайного чулана.

Того, в который я спрятала все свои чувства четыре года назад.

И на меня накатывает. Сердце разрывает на части. Перед глазами все плывет.

Он бросил, бросил меня! Жестоко предал, растоптав наши чувства! Слезы ручьем катятся из глаз.

- Нет, я не могу… - шепчу одними губами сквозь душащие слезы.

Сбрасываю с себя его руки и пячусь назад к выходу.

Герман остается на коленях. Не пытается встать. Смотрит на меня горящими безумием пьяными глазами.

- Я бы попробовал смириться, - невпопад бормочет он, - если бы она была счастлива… но Анюта будто похоронила себя…

Судорожно вдыхаю, смаргивая слезы.

- А что, если и так? – спрашиваю ледяным тоном. – С этим ничего не поделаешь…

- Я… попробую вернуть ее к жизни… - шепчет Герман будто сам себе.

- Я тебе не позволю! – выкрикиваю я резко.

- Конечно, - Герман продолжает разговор с собой. – Нужно заставить ее понять, что она все еще любит меня…

- Не любит!

- Значит, нужно влюбить ее заново… И Дашу тоже… Ты права, со мной им будет лучше, потому что никто не любит их так, как я!

- Что? – я снова пячусь к двери. – Герман. Как ты… да, черт, это уже слишком…

Я разворачиваюсь и сбегаю. Прочь от этого невыносимого мужчины. Нужно держаться подальше от его безумия.

Подумать только! Я пришла спасать его, а он теперь решил спасать меня!

А мне и так нормально!

Не нужно мешать мне спокойно жить!

Выбегаю из дома с раздраженным стоном.

Сажусь в машину и гневным шепотом выговариваю Степану Марковичу:

- Ваш сын невыносим! Непонятно что у него на уме вообще! Да пусть хоть совсем сопьется… Да я его ненавижу просто! Да сколько можно мешать мне жить, я вас спрашиваю? Зачем вы меня сюда притащили? Да он вообще слышит только себя. Плохо ему? Плохо? А мне каково, я вас спрашиваю?! Я отказываюсь играть в эти глупые игры… Почему вы улыбаетесь?

- Хорошо, - отец Германа по какой-то причине очень доволен. – Очень хорошо, Аня. Еще лучше, чем я рассчитывал. Я в Вас не ошибся…

- Да вы оба не в себе! – со злостью выговариваю я, стараясь не разбудить спящую в кресле Дашу.

- Просто замечательно! – отвечает мне Степан Маркович.

Замолкаю. А смысл продолжать разговор? И этот тоже видит только то, что хочет. А мои слова никого не колышут.

Яблоко от яблоньки…

Следующие несколько дней я пытаюсь делать вид, что поездки к Герману не было.

Ведь у меня было душевное равновесие! Было!

И все полетело к чертям после одного дурацкого разговора с бывшим.

Я готовлю утром завтрак и вдруг злюсь, вспоминая нашу нелепую перепалку. Мою посуду и начинаю плакать ни с того, ни с сего.

Просто иду по улице и ловлю ветром навеянную тоску в сердце.

Ну что это такое?

Воецкий опять мне все испортил. Что младший, что старший.

Ну зачем, скажите на милость, откапывать похороненные чувства? Ну запретила я себе страдать и отлично. Что плохого? Пусть сами страдают, если им нравится.

А я боюсь просто не справиться со всем тем, что скопилось в душе.

Давид как-то, поговорив с Дашей по видеозвонку, сообщает мне, что имел с Германом долгий обстоятельный разговор.

- Мне это не интересно, -