Бросаю взгляд на Дашу, уже заснувшую в детском кресле.

- Я не понимаю, о чем вы.

- Вероятно вам известна история моего неудачного брака? Известна, разумеется. Так вот, обнаружив предательство жены, я вычеркнул ее из своей жизни. Это было просто. Сказал себе, что больше не люблю ее, и поверил в это. Затолкал душевную боль поглубже, чтобы она не мешала жить.

- И что в этом плохого? – не понимаю я, осознавая, что действительно поступила так же. Просто запретила себе страдать, когда Герман меня выгнал. Решила быть сильной ради дочери.

- Ничего. Проблема только в том, что оказалось нельзя выключить чувства к какому-то конкретному человеку. Можно просто выключить чувства. Со временем я обнаружил, что вещи, радующие меня прежде, стали бесцветными и безвкусными. Равнодушие – это все, что я чувствовал. И сына я воспитал в нелюбви. Это моя главная ошибка.

- Я люблю своего ребенка, - не соглашаюсь я. – Мы с вами совсем не похожи!

- Возможно. В этом вы удачливее меня. Но что насчет других? Чувствуете ли вы с кем-либо близость? Может, вы смогли снова полюбить? Я уверен, что нет. Вижу это в ваших глазах.

- Чем же плоха жизнь в одиночестве? Когда сам себе хозяин и делаешь только то, что хочешь.

Слышу, как Степан Маркович вздыхает.

- Одинокая жизнь плоха только тем, что она могла бы быть другой…

- Так в чем же ваш совет? – решаю уточнить я.

- Позвольте себе ненавидеть Германа… позвольте себе страдать, если еще не всё отстрадали…

Я теряюсь…

- Те, кто так поступают, запираются в обнимку с бутылкой на месяц.

- Да, - соглашается отец Германа. – А потом живут дальше, если повезет. Но это единственный выход. Нужно рискнуть и дать волю чувствам.

- Почему же вы сами не последовали своему совету? – колючим тоном спрашиваю я.

- Я… пытаюсь, на самом деле пытаюсь, но, возможно, уже поздно. Понимаете, то, что превращалось в камень десятилетиями, трудно оживить… Но успехи уже есть. Например, внучка кажется мне даже милой…

Машина въезжает в коттеджный поселок и останавливается около одного из участков.

«Сарай», арендованный Германом, оказывается вполне приличным двухэтажным домом.

Я оставляю в машине дочь со Степаном Марковичем и иду к крыльцу.

Собираюсь с духом, делая несколько глубоких вдохов, и стучу в дверь.

*******************************************************

Дорогие читатели,

приглашаю вас в свою новинку:

В жёны не годишься

https:// /ru/reader/v-zheny-ne-godishsya-b465388

Аннотация:

- Отдай нам ребенка, а сама живи свободно, без обременений. Ты не сможешь воспитать мужчину, - чеканит незнакомец.

Он такой взрослый, красивый и серьезный, что я робею.

- После гибели брата и его жены суд доверил опеку над Максимом мне, - крепче прижимаю к груди сидящего на моих руках малыша.

- Ты сама еще ребенок. Тебе всего восемнадцать. И я не оставлю племянника на безмозглую девчонку, у которой на уме парни и гулянки.

- Вы меня не знаете…

- Я знаю, что опеку над ребенком ты получила благодаря взятке. Мне ничего не стоит посадить тебя за это. Поэтому ты отдашь мне племянника, а сама катись на все четыре стороны.

разница в возрасте

властный герой и нежная героиня

ребёнок

ХЭ

Читать: https:// /ru/reader/v-zheny-ne-godishsya-b465388

39

Жду на крыльце, кажется, целую вечность. Но вот наконец замок щелкает, и дверь открывается.

В мужчине, которого я вижу, с трудом узнаю бывшего мужа.

Он зарос щетиной настолько, что даже свежий шрам на лице не видно. Какой-то весь помятый. Смотрит в пустоту, как будто сквозь меня.

Герман не спрашивает зачем я пришла. Просто уходит обратно в дом, оставив дверь открытой. Слышу, как он хромает.

Вхожу внутрь и прикрываю за собой дверь.

Да уж… Герман успел превратить свое логово в настоящую помойку. Пустые бутылки стоят на полу в прихожей долгим рядком. Пакеты от еды из ресторана свалены в кучу недалеко от входной двери. Морщу нос и отворачиваюсь от этого безобразия.

Иду на свет, горящий в одной из комнат.

Воецкий сидит там, в кресле возле зашторенного окна.

- Ничего мне не скажешь? – спрашиваю я, не выдержав.

- Не хочу разговаривать с галлюцинацией, - равнодушно отвечает Герман.

Он на меня не смотрит, будто и правда думает, что меня тут нет.

- Думаешь, я тебе кажусь?

- Конечно, - Герман прячет лицо в ладонях, отгораживаясь от окружающего пространства. – Настоящая Аня никогда не пришла бы ко мне по доброй воле.

- Почему?

- Потому что она меня ненавидит… я сломал ей жизнь… сломал мою хрупкую девочку…

Герман тянется к бутылке, стоящей на полу возле его ног, и отпивает прямо из нее.

- Зачем нужно было возвращаться с того света, чтобы гробить себя теперь уже своими руками?

Герман делает еще глоток из своей бутылки и наконец смотрит на меня.

- Допился до чертиков… прекрасный эффект… обещаю не трезветь, если ты обещаешь не исчезать.

- Не ожидала, что ты сдашься, Герман. Ты так настойчиво требовал общения с дочерью. А теперь не приезжаешь и не звонишь. Даша тебе не нужна?

- Я боюсь… навредить… - шепчет Герман.

Кажется, он действительно уверен, что ведет диалог с собственной галлюцинацией.

- У моей дочери другой отец… а у жены – муж… как я мог допустить такое? Как?

- Не знаю, Герман. Может, ты не так уж и любил свою жену? С тем, кого любят так не поступают…

- Мне было так больно, что я хотел ее уничтожить, представляешь? – спрашивает меня Герман.

- Тебе удалось. Ты убил во мне способность любить и хотеть мужчину…

Герман устало откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

- И что мне теперь делать? Я все еще люблю ее, понимаешь? Я пытался… не знаю… когда понял, что натворил, когда понял, что моя девочка ни в чем не виновата, и это я, понимаешь, я редкостный гад и мудак… я понадеялся, что просто верну ее обратно… уговорю простить меня… но там стена… просто стена… это больше не Аня… от нее осталась какая-то блеклая тень… и это я сделал с ней… я…

От его слов в мое сердце вонзаются невидимые иголки, и дышать становится невозможно.

Степан Маркович был прав. Вот она моя боль – сидит