— Ты должна быть выше этого.

— Ты самый эгоистичный человек, которого я знаю. Это не такая уж большая проблема. Ты разрушаешь семью!

— Не могу поверить, что ты игнорируешь свою родную сестру. Тебе пора повзрослеть.

Тыковка и Корица прекрасно проводят время, кувыркаясь по гостиной, как будто это их личный батутный зал. Тем временем Дженсен Эклс дремлет у окна, впитывая последние солнечные лучи, словно пытаясь запастись ими на зиму.

К тому времени, когда Генри заканчивает готовить ужин, все трое уже перебрались на диван. Корица дремлет у меня на коленях. Тыковка свернулась калачиком в кармане моего кардигана, облюбовав его как свое новое гнездышко. Дженсен тихонько похрапывает у моих ног.

У меня почти не хватает духу их сдвинуть. Они выглядят такими умиротворенными, как будто их уложили для маленького семейного портрета с пушистыми животными. Но в конце концов мой желудок урчит громче моей совести. Поэтому я осторожно перекладываю кошек на диван, высвобождаю ноги из-под теплого, тяжелого тела Дженсена и направляюсь на кухню.

Мы едим в тишине, но это приятная тишина. И, боже, он невероятно хорошо готовит. Есть ли что-нибудь, чего этот мужчина не умеет делать?

Это не та тишина, которую я знала в детстве, та, которая ранила, заставляла меня чувствовать себя невидимой. Тогда тишина означала дистанцию, означала, что я сказала что-то не то или лучше бы вообще ничего не говорила.

Каждая моя маленькая победа отбрасывалась в сторону из-за чего-то несерьезного, что сделала моя сестра. Я всегда была на несколько шагов позади в гонке, в которой даже не участвовала.

Но это... это другое. Это молчание окутывает нас, как мягкое одеяло. Никакого напряжения, никакого давления, чтобы заполнить воздух. Просто два человека, впитывающие день, бок о бок перебирая свои мысли.

Это такая тишина, в которой хочется жить. Такая, в которой чувствуешь себя как дома.

Пока вдруг стакан не падает со стойки и не заставляет нас вздрогнуть.

— Что это, черт возьми, было? — спрашивает Генри, схватившись за грудь и растерянно оглядываясь по сторонам.

— О, это Хаос, — я пожимаю плечами и встаю, чтобы поставить наши тарелки в посудомоечную машину. — Она обожает сбрасывать стаканы с кухонного острова. Это ее фишка.

— Ты шутишь, да? — он смотрит на меня широко раскрытыми глазами и с открытым ртом.

— Вовсе нет. — Я смеюсь и поднимаю стакан. По какой-то загадочной причине он разбился всего на две части, а не на гору острых осколков, которые могли бы поранить лапу любому живому существу. Как заботливо.

Я вытираю пролитую воду и убираю все стеклянные предметы подальше от края, на случай, если она еще не закончила.

— Она вечно сбрасывает вещи со столешницы. Я бы была осторожнее с твоими очками, которые лежат вон там. — Он сразу же вскакивает, чтобы переместить их в середину кухонного острова.

— Что... — Он внезапно поворачивается, лихорадочно оглядываясь.

— Ха! — я указываю на него пальцем. — Ты мне не поверил, но она же трется об твои икры, правда?

Его глаза расширяются, а рот открывается, когда он в шоке смотрит на меня.

— Для ясности, я тебе не верил. Но откуда ты знаешь?

— Потому что я уже некоторое время живу с ней, — объясняю я с улыбкой и накладываю кошачий корм для своих живых питомцев. — У меня в шкафу есть немного собачьего корма, вон там. — Я указываю направо, и он направляется туда, хотя и бросает настороженный взгляд туда, где, по его мнению, скрывается Хаос. Он кладет еду для Дженсена, и, конечно же, в тот момент, когда первый пакетик с хрустом открывается, все они врываются в кухню с силой пушистой стаи на задании.

Тыковка теперь достаточно большая, чтобы есть обычный кошачий корм. И хотя она по-прежнему любит будить меня посреди ночи, потому что думает, что голодна, моя жизнь стала гораздо спокойнее. Неудивительно, что мой бывший появился сейчас, чтобы нарушить мой покой, который я создала для себя, своими непредсказуемыми идеями.

— Итак, — начинает он, поворачиваясь с дивана и подтягивая ногу, чтобы лучше видеть меня. — Что это за история с кредиткой?

— Точно. — Я делаю глубокий вдох и сжимаю переносицу. Хотелось бы, чтобы это был какой-то дурацкий сон, но я постепенно теряю надежду. — После того, как я ушла из твоей клиники, мне позвонил мой финансовый консультант. Она сказала, что кто-то открыл кредитные карты на мое имя, и хотела убедиться, что это не я. Как только она об этом узнала, она заблокировала все карты. Думаю, именно поэтому Джей появился здесь: я перекрыла ему денежный кран. Правда, не знаю, как он узнал, где я сейчас живу. — Я закатываю глаза, но внутри меня кипит гнев. — После этого звонка я пошла к Эрику и написала заявление в полицию. Я почти уверена, что моя сестра как-то причастна к этому, но пока нет доказательств. Надеюсь, она не появится здесь. — Я скрещиваю руки на груди. — Честно говоря, если бы она исчезла навсегда, я бы устроила вечеринку. Праздничные колпаки. Торт. Конфетти. Возможно, даже парад. Хотя, оглядываясь назад, я не могу не быть благодарной ей за то, что она показала мне, кем является Джей на самом деле.

Я хочу оставить все как есть, но краем глаза замечаю, как он пристально смотрит на меня, так заинтересованно, что слова вырываются из меня.

— Знаешь, она должна была быть единственным ребенком. Родители, да и она сама, ясно дали мне это понять с самого детства. А потом одна безрассудная ночь, слишком много вина и... сюрприз! Девять месяцев спустя появилась я.

Он нежно распутывает мои руки, беря мою руку в свою. Он целует ее тыльную сторону, мягко и успокаивающе.

— Я всегда мешалась под ногами, — тихо говорю я. — Слишком громкая. Слишком скучная. Слишком я. Может, поэтому я превратилась в эту эмоционально зажатую болтушку. — Я пытаюсь рассмеяться и разрядить внезапно возникшее напряжение в воздухе, но смех выходит слабым. Он не смеется, лишь крепко сжимает мою руку, успокаивая.

Я смотрю на наши руки, его большой палец медленно рисует круги на моей коже, как будто он пытается утихомирить бушующую под ней бурю.

— Мое счастье каким-то образом их оскорбляло. Любой проблеск радости был для них личным расстройством. Я думала, что переезд решит эту проблему. Думала, что собственная жизнь позволит мне наконец дышать, наконец-то быть увиденной.

Я с трудом сглатываю, голос теперь дрожит.

— А потом я начала карьеру актрисы. Это было средством для достижения цели, тем, в