Я хотела возразить, но слова застряли в горле.

— И знаешь что? Мне плевать. Ненависть тоже чувство. А равнодушие — это смерть.

— Я не понимаю…

— Понимаешь. Ты очень умная девочка. Слишком умная для своего же блага.

Он поцеловал меня. Медленно, требовательно, как хозяин целует свою собственность.

— Я дам тебе все, — прошептал он. — Дом, деньги, статус. Детей, которые будут носить мою фамилию. Жизнь, о которой ты даже не мечтала.

— А взамен?

— Взамен ты отдашь мне себя. Полностью.

— Я уже отдала.

— Тело отдала. А душу нет.

Он был прав. Душа все еще сопротивлялась, билась в клетке из золота и бриллиантов.

— Душа не продается, — сказала я.

— Все продается. Вопрос только в цене.

— Какова моя цена?

Джахангир усмехнулся.

— Жизнь твоего брата. Спокойствие всех, кого ты любишь.

Удар под дых. Он назвал цену, и я поняла — платить придется.

— Ты отвратительный подонок, — прошептала я.

— Да. Но я честный подонок. Я не обманываю тебя красивыми словами о любви.

— А что тогда? Что ты чувствуешь ко мне?

— Хочу тебя. Каждую секунду, каждой клеткой. Хочу так сильно, что готов убить за это весь мир.

Желание. Не любовь — желание. Грубое, животное, разрушающее все на своем пути.

— И этого достаточно для брака?

— Более чем. Большинство браков строится на меньшем.

Он посмотрел на часы.

— Переодевайся, — сказал он внезапно. — Мне нужно уехать.

— Куда?

— К Амине. У нас дела.

Слово ударило меня как пощечина. Амина. Его первая жена. Женщина, которая делила с ним тридцать лет жизни.

— Надолго? — спросила я, стараясь говорить равнодушно.

— На пару часов. Может, больше.

Я кивнула, не глядя на него. Внутри все сжалось в комок, но я не дам ему увидеть свою боль.

— Понятно.

— Ты остаешься дома.

Он уже одевался, поправлял галстук перед зеркалом.

— Амина моя жена тридцать лет, — сказал он, не глядя на меня. — У нас есть дела, которые тебя не касаются.

Ревность вспыхнула в груди, как напалм. Жгучая, уничтожающая все на своем пути.

Я ничего не сказала. Молчала, сжав зубы до боли. Пусть идет к своей драгоценной Амине. Мне все равно.

Хотя это была ложь. И мы оба это знали.

Джахангир повернулся ко мне. В глазах не было ни нежности, ни понимания. Только холодная решимость.

— Ты будешь второй женой, Людмила. Запомни это. Амина была первой и останется первой. Навсегда.

Слова впились в сердце как кинжалы. Вторая жена. Второстепенная. Менее важная.

— Я понимаю, — прошептала я.

— Увидимся вечером.

Он поцеловал меня в лоб — покровительственно, как отец целует ребенка. И ушел.

А я осталась одна в этом огромном доме. В свадебном платье, которое теперь казалось саваном. И с ревностью, которая жгла изнутри как кислота.

Ревность к Амине. К женщине, которая называла меня дочкой, а теперь стала моей соперницей. К той, у которой есть права, история, тридцать лет совместной жизни.

Я ненавидела ее. Ненавидела каждой клеткой, каждым вздохом. Хотела, чтобы она исчезла, умерла, растворилась в воздухе.

И ненавидела себя за эту ненависть. За то, что ревную к жене мужчину, который меня изнасиловал. За то, что хочу быть единственной у того, кто разрушил мою жизнь.

Я стояла перед зеркалом и смотрела на свое отражение. На девушку в белом платье с бриллиантовым кольцом на пальце. На будущую вторую жену криминального авторитета.

Где была Людмила Лаврова? Студентка, которая мечтала стать учителем? Девушка, которая читала стихи и верила в любовь?

Она умерла. Вчера, во дворе, когда целовала ботинки мужчины, который разрушил ее жизнь.

А сегодня родилась новая Людмила. Которая ревнует к первой жене. Которая боится остаться одна. Которая начинает привыкать к золотой клетке.

Мне стало так одиноко, что заболела грудь. Физически заболела, как будто кто-то сжимал сердце в кулаке.

Он ушел к Амине. К женщине, которая знает его тридцать лет. Которая родила ему сына. Которая имеет права, которых у меня никогда не будет.

И я хотела эти права. Несмотря на ненависть к нему, несмотря на унижения, несмотря на все. Хотела быть первой, единственной, главной.

Хотела, чтобы он смотрел только на меня. Думал только обо мне. Желал только меня.

Как же я себя ненавидела за эти мысли. За то, что превратилась в ревнивую стерву, которая борется за внимание своего насильника.

Когда это случилось? Когда жертва превратилась в соперницу?

Привыкание к тюремщику — коварная штука. Сначала ты боишься его. Потом принимаешь. Потом начинаешь зависеть от его внимания.

А потом понимаешь, что готова убить любую, кто посмеет на него претендовать.

Я представляла, как они сейчас вместе. Как он целует ее, как касается ее кожи. Как говорит ей слова, которые еще час назад говорил мне.

И внутри все горело. Ревность пожирала меня изнутри, оставляя только пепел и ненависть.

Ненависть к Амине. К себе. К нему.

Но больше всего — к тому факту, что я не могу перестать хотеть его внимания.

Я провела остаток дня в спальне, не снимая свадебного платья. Смотрела на кольцо на пальце и думала о том, что значит быть второй женой.

Делить мужчину с другой. Ждать, когда он вернется от нее. Знать, что в его сердце есть место, куда тебе вход запрещен.

Некоторые клетки красивее других. Некоторые тюремщики добрее. Но тюрьма остается тюрьмой, даже если прутья сделаны из золота.

А самое страшное — когда понимаешь, что начинаешь любить свою тюрьму. И бояться, что тебя из нее выгонят.

Потому что снаружи теперь нет ничего. Только пустота и воспоминания о том, кем ты была раньше.

Когда Джахангир вернулся поздно вечером, я все еще сидела в свадебном платье. На его одежде был запах чужих духов. Амины.

Меня вырвало бы, если бы в желудке что-то было.

Он увидел меня и усмехнулся.

— Ждала меня?

— Нет, — солгала я. — Просто некуда было деваться.

— Врешь. Ты ревновала.

Я промолчала. Что сказать? Что да, я ревновала до безумия? Что хотела убить Амину собственными руками? Что ненавижу себя за эти чувства?

— Ревность тебе идет, — сказал он. — Делает тебя почти человечной.

Почти человечной. Как будто до этого я была вещью.

Хотя… разве не была?

Я не отвечала. Молча сидела в своем белом платье и ненавидела его, себя, Амину и весь мир.

Но больше всего я ненавидела то, что завтра снова буду ждать его возвращения.

И снова буду ревновать к каждой женщине, которая посмеет на него посмотреть.

____________