Одной рукой он смахнул со стола папки и документы, которые с глухим стуком упали на пол. Звук падающих бумаг в гробовой тишине кабинета прозвучал как выстрел, возвещающий конец одной жизни и начало другой. Он посадил Ариану на край стола, встав между ее расставленных ног. Его руки скользнули под ее блузку, ладони, горячие и шершавые, прикоснулись к обнаженной коже на талии, заставив ее вздрогнуть и выдохнуть его имя.

Марк снова захватил ее губы в поцелуй, пока его пальцы ловко расстегивали пуговицы на ее блузке. Каждое прикосновение было одновременно грубым и бесконечно бережным, будто он боялся и не мог остановиться одновременно. Ткань с шелестом соскользнула с ее плеч, упав на стопку отчетов. Прохладный воздух кондиционера ударил по горячей коже, но его взгляд был жарче любого огня.

— Ты так прекрасна, — прошептал он хрипло, его губы спустились с ее губ на шею, к ключице, оставляя влажный, пылающий след. — Я сходил с ума все эти дни, глядя на тебя, зная, что не могу прикоснуться.

Ее собственная смелость удивляла ее. Руки, дрожавшие всего несколько минут назад, теперь сами потянулись к его рубашке, срывая ее с плеч, жаждая ощутить под ладонями напряжение его мышц, тепло его тела. Каждое открытие — его, ее — было как срывание печати, как шаг в запретную, ослепительную реальность.

Стыд должен был сжечь ее изнутри, но его было не было. Было только ожидание. И желание. Острый, мучительный восторг от того, что Железный Король, всегда контролирующий себя, сейчас смотрел на нее с таким голодом, что, казалось, готов был поглотить ее целиком. Он не заставил себя ждать. Он был и исследователем, и завоевателем, и она с радостью отдавала ему всю себя.

— Ариана… — ее имя на его устах звучало как молитва и как проклятие.

Это была не просто физическая близость. Это было сражение и капитуляция одновременно. Падение крепостей, стены которых рухнули под напором взаимного влечения. Она видела, как исчезает его маска, как его лицо искажается не контролируемой страстью, а настоящей, животной, необузданной эмоцией.

Скоро и его контроль начал трещать по швам. Она отвечала ему, ее тело, забывшее обо всем на свете, знало только его — его запах, его голос, шепчущий ей на ухо какие-то бессвязные, обжигающие слова на грани бранных и нежных. И в этот момент она поняла, что добилась невозможного — она заставила Марка Вольского потерять контроль над собой.

Взрыв наслаждения накрыл ее внезапно, волной сокрушительной силы, вырывая из груди сдавленный крик, который он заглушил своим поцелуем. Ее тело содрогнулось в конвульсиях, и это стало последней каплей для него.

Они замерли на несколько долгих минут — он, опершись на стол и тяжело дыша, она, все еще обвив его руками, чувствуя, как безумная дрожь медленно отпускает ее тело. Тишину нарушали лишь их прерывистые вздохи.

Он медленно поднял голову и посмотрел на нее. Его взгляд был другим — тяжелым, задумчивым, лишенным былой ясности. В нем не было ни сожаления, ни торжества. Было нечто более сложное и пугающее. Признание в том, что ничего не закончилось. Что все только начинается.

Марк не спрашивал больше ни о чем. Не говорил об отеле. Не говорил о работе. Одной рукой он поправил сбившуюся на ней прядь волос, его пальцы дрожали. Затем, молча, он начал помогать ей одеваться. Его движения были медленными, методичными. Он поднял с пола ее блузку, аккуратно вдел ее руки в рукава, застегнул пуговицы, одна за другой, его пальцы ненадолго задерживались на каждой. Каждое прикосновение было теперь не жгучим, а каким-то… утверждающим. Как будто он заново познавал границы ее тела, но уже с правом собственности.

Когда она была одета, он отошел на шаг, все еще тяжело дыша. Он посмотрел на погром на своем столе, на сброшенные на пол документы, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на изумление перед тем хаосом, что они вдвоем сотворили.

— Идем, — наконец сказал он, и его голос был хриплым от страсти и усталости. Он не взял ее за руку, но его взгляд был приказом, от которого нельзя было отказаться. Он поднял с пола их пиджаки, накинул пиджак ей на плечи, а свой надел на голове тело.

Марк повел ее к лифту, ведущему на его личную парковку. Двери закрылись, и Ариана, глядя на его отражение в блестящих металлических стенах, поняла, что обратного пути нет. Они перешли грань, за которой не было ни начальника, ни подчиненной, ни обид прошлого, ни планов на будущее. Было только "после". И это "после" было одновременно самым страшным и самым желанным, что случалось с ней в жизни.

21. Вне офиса

Лифт плавно опустился на подземную парковку, и его черный автомобиль, бесшумный и мощный, как его владелец, умчал их из мира стекла и бетона в неизвестность. Ариана сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу, не в силах осмыслить произошедшее. Ее тело все еще помнило каждый его жест, каждый вздох, каждое прикосновение. Оно жило своей собственной, отдельной от разума жизнью, и в этой жизни царили тепло, слабость и странное, непривычное чувство покоя.

Они ехали молча. Марк не включал музыку, не задавал вопросов. Его правая рука лежала на рычаге коробки передач, и она ловила себя на мысли, что хочет снова прикоснуться к ней, просто чтобы убедиться, что он реальный, что все это не сон.

Машина остановилась у неприметного, но внушительного жилого комплекса в одном из тихих переулков близко к центру города. Марк провел ее через холл, где дежурный администратор почтительно кивнул, не выражая ни малейшего удивления, к лифту, обшитому темным деревом. Лифт поднялся прямиком на пентхаус.

Когда дверь открылась, Ариана замерла на пороге.

Перед ней открылось огромное пространство в стиле хай-тек. Много стекла, хромированного металла и темного, отполированного до зеркального блеска камня. Все было безупречно чисто, расставлено по линеечке, и дышало таким ледяным, стерильным совершенством, что на мгновение ей показалось, будто они просто переехали в другую, более просторную версию его кабинета. Ни одной лишней детали, ни намека на личную жизнь. Это была не квартира, а архитектурный манифест тотального контроля. Ариана не чувствовала запаха дома, лишь немного пахло его парфюмом.

— Входи, — голос Марка прозвучал сзади, заставив ее