Зря.

Да что уж…

Толик завелся, ну, и Римма не молчала. Кричали друг на друга так, как никогда еще в жизни не кричали. Поминали самое обидное, забытое, — откуда вылезло, спрашивается? Про какие-то обещания до свадьбы, обманы, про скупость и злобу, про то, что никогда детей не любил — это Римма. Про хитрость, жадность к деньгам и вещам, про глупую мамашу и дурака-братца, про то, что всегда легкую жизнь искала и сына приучила, — это Толик. Про Валеру, правда, ничего не сказал — не знал, значит. Ну, и другое влезало, вплеталось в общее, накопленное и разросшееся вдруг, как опухоль.

Дико было. Но Римма ругалась с наслаждением. Во-первых, поняла, что Толик про Валеру ничего не знает, иначе в такой-то ярости уж точно не сдержался бы. И кричала без опаски, в полное свое удовольствие. Во-вторых, хотела поругаться хоть с кем-нибудь. Ну, и нашла. В-третьих, надо было отчитать Толика, не давать ему воли на будущее. В-четвертых, защищала сына. Чтоб такого больше не повторялось: упрекать деньгами. Они все-таки семья, а не каждый за себя. В-пятых…

Было поводов — не сосчитать. За каждый можно было до утра собачиться. И Толик не уступал, как в огонь бензина плескал. И Римма лишь сильнее вспыхивала. Откуда силы брались после соли и прочего?

Казалось, ляг ты уже и лежи. Спи.

Но Римма вцепилась в Толика мертво. Он пошел на кухню — она побежала за ним. Он шел обратно, она рысила следом, подгоняя себя криком.

Кричали оба. Римма громче и больше, сказывался перевес в интеллекте. Толик мощно и раскатисто: эхо било в стены и сотрясало их явственно.

Коты, дети, домовые попрятались по углам и не дышали. Сашка было высунулся на минуту — хотел успокоить родителей. Но так глянули, рявкнули оба — он и пропал. И правильно сделал.

Тишка — тот и не пытался. Отсиживался в недрах спальни — в раю. Он был слишком мудр и слишком себя любил, чтобы тушить пожары своей мягкой шерсткой. К тому же можно было и нарваться: Толик в гневе способен на всякое. А нога у него — тумба. Оно Тишке надо? Хотя за хозяйку переживал.

Но это он ей после сказал.

А пока…

Пока кипел бой равных. Римма кричала — и удивлялась. Не думала, что у Толика столько накопилось. Вроде ничего такого за ним не замечала — такого количества обид и претензий. А вот же есть. И сколько! Чуть ли не больше, чем у нее.

Главное, что поняла из его крика: не жалеет она его. Не ценит ни капельки. За пустое место считает. Это больше всего жгло. За это и разорялся. И сыну рикошетом досталось, тоже должного уважения в нем не нашел. Бритва, «хвосты», безработица — повод. Причины были глубже и объемнее. И потому так орал, словно больное выкрикивал, жгущее нестерпимо.

Но Римма его не жалела. Не верила этой боли. Все это — придуманное. Никто его за пустое место не считал, чушь. Да, поступала она по-своему, но она всегда так поступала! И замуж сама пошла, не он же ее взял, как же, от них дождешься. И жизнь семейную сама строила, не его же слушать, с его дурацкими советами. По нему, так до сих с крашеными масляной краской полами и старыми полосатыми обоями жили бы. Да, она распоряжалась в доме всем. Так она хозяйка! И мать! На ней вся ответственность, как он этого не понимает? И потому дом — чудо, а не дом. Попробуй поспорь, не поспоришь. Потому что права. И не будет она каждую минуту спрашивать, что куда тратить. Делать нечего. Какая она тогда хозяйка? Посмешище одно, а не хозяйка. И любая женщина так скажет. Но при чем тут уважение? Ну конечно! Все мужики на этом уважении помешаны. Вечно им его мало, как продукта жизнедеятельности какого, который в магазине на развес продается. Сколько ни дай, все не налопаются. Вот стой перед ним на коленях, в глаза смотри, лови каждое слово и хвостиком виляй, вот тогда он будет счастлив, тогда сыт и доволен.

Ага, как же, дождешься.

Я тебе повиляю!

И неслось дальше, не остановить.

Но все-таки, рано или поздно, стихает любая буря. Даже семейная. Поэтому, прокричав часа два, прокатив все обиды по пять раз и одарив друг друга напоследок «бараном» и «овцой» — вся фауна была использована в полной мере и многократно, — они отцепились друг от друга и расползлись по убежищам.

До утра. Ибо не все было кончено. Римма и рада была бы на этом завершить. Но чувствовала: у Толика остался запас. А значит, будет новый бой.

Ладно. На сегодня хватит.

Навоевалась.

Тишка ждал ее на постели, как терпеливый кавалер. Фары горели тревожно — переживал.

— Все нормально, — сказала ему Римма, чтобы успокоить. — Лежи. Не бойся…

Сама легла рядом, включила телевизор. В голове крутилось: соль, Валера, не пришел, бросил, собаки, Толик, бритва, сын, институт, бросил, Валера, собаки, не пришел, соль, Валера, Толик, сын, институт, собаки, не пришел, Валера, не пришел, соль, собаки — мрак.

И остатки ругани, как осколки гранаты, засели в голове, вспыхивали болью, сотрясало дрожью.

Надо было срочно отвлечься. И Римма отвлеклась, знала чем.

Начала смотреть «битву экстрасенсов». Специально ставила на запись, чтобы посмотреть после работы. Не спеша, в постели, с Тишкой, внимательно. Очень любила эту программу. Уважала. Болела за участников.

Сейчас болела за белую ведьму Наталью, сибирячку. Наталья шла впереди всех. Такие угадывала вещи, дух захватывало. Римма до того ее подвигами увлекалась — ни о чем не думала, когда смотрела.

И сейчас не думала. Лежала, гладила Тишку, залезшего к ней под одеяло, и смотрела телевизор.

Тишка тоже смотрел — передачу эту он любил. Завел свой перламутровый горловой органчик и не отрывал взгляд от экрана.

Наталья сразу поразила. Сходу угадала, как был убит сын жившей в частном доме семьи. Не утонул в машине, как сказали в милиции, а забили до смерти бывшие дружки. А в милиции замяли, чтобы сынка мэра не привлекать к суду. Так вот.

Нашла еще Наталья заклад на безденежье — под старым ржавым корытом за сараем. Лежала денежка, а как туда попала, хозяева руками только разводили. Ясно, подложили добрые люди. Такие всегда найдутся. Наталья сказала, что снимет порчу. Вообще хорошая женщина, даром что ведьма. Всем помогала от души. Мать убитого сына вся исплакалась, слушая ее, и все благодарила.