— А сколько мне там будут платить? — невесело спросил Сашка. — Особенно, на первых порах.

— Но ты же… говорил… эти, программы всякие писать хотел, говорил, озолотиться можно! Про эту, Силиконовую долину все твердил, или Кремниевую…

— Программы! — усмехнулся невесело Сашка.

Римма вдруг увидела, благодаря этой усмешке: взрослый человек сидит перед ней. Незнакомый, взрослый мужчина, он словно внезапно очутился на месте ее сына, пухлого, избалованного, ласкового мальчика. И говорит с ней суровым насмешливым тоном, как чужой человек.

— Чтобы написать классную программу, такую, которую купят разработчики, надо другие мозги иметь, — продолжал угрюмо Сашка. — Я этого не потяну, мама.

— Но почему? — слабо возразила Римма. — У тебя же получалось…

Привычный образ сына снова вернулся к ней. Но тот, новый, чужой и незнакомый, уже зацепился за память и не исчез, увы. Топтался в сторонке, усмехался недобро.

Еще одна напасть.

— Да, — отмахнулся Сашка, — что там у меня получалось? Баловался, пока ничего не знал. А как узнал…

Он замолчал, снова опустив голову.

— А что — как узнал? — начала злиться на этот общий против нее заговор Римма.

— А ничего! — повысил голос сын.

Он с вызовом посмотрел ей в глаза.

— Не дается мне это, — сказал он. — Сложно. Очень сложно. Простое — еще туда-сюда. А крутые темы я не тяну. Совсем! И какой смысл надрываться?

— Ну чего ты так уж надрываешься? — стараясь не язвить, хотя очень хотелось, спросила Римма.

— А, тебе не понять! — выкрикнул Сашка.

Он снова глянул ей в глаза — с отчаянием.

— Я этот экзамен по программированию все равно не сдам. Я в нем ни в зуб ногой. И профессор упертый, ни за что не примет… А главное, смысла нет. Не хочу больше учиться. Надоело. Я продавцом больше зарабатывать буду. Или в автосервис пойду. Друзья зовут. Прав папа. Чего мне на его шее сидеть, если толку от этой учебы нет? Только время теряю. И деньги ваши расходую…

Римма все поняла.

Мальчик обиделся. Он, когда поступал на заочный, как раз работал. Сразу после школы не поступил, баллов не хватило. Устроился в магазин компьютерной техники — по будущему профилю учебы. Ну, и работал год. И хорошо зарабатывал — втрое больше Риммы. Поступал на заочный по двум причинам: чтобы сэкономить родителям деньги, и, опасаясь, что на дневное не поступит — помнил первую неудачу. Поступил, начал учиться, — и работал в магазине, продавал компьютеры. Все шло хорошо. А год назад магазин закрыли. Сашка остался без работы. Начал тыкаться, куда мог. Или места нет, или платят копейки. Ну, сидел пока дома. Хотел подыскать, что получше. И засиделся. Римму его сидение не тяготило, все-таки учится парень, при деле. А вот Толик начал беситься. Поступал-то Сашка с уверениями, что будет работать, сам себя кормить и еще за учебу платить — немалые деньги, кстати. Весело уверял, ни минуты в себе не сомневаясь. Молодость, да. Потом, когда магазин закрылся, тоже еще хорохорился: пустяки, мол, все будет окей. Затем стал задумываться, мрачнеть. Римма-то не вникала, о чем он думает? Ее дело — накормить, одеть, обстирать. А сын — живет и живет, чего тут думать?

А он думал.

И учиться тяжело, и перспективы не радуют. Работу найти не может, переживает.

А тут еще и отец попрекает куском хлеба.

Толик!

Римме стало все понятно.

— Это ты из-за отца так? — спросила она, впиваясь взглядом в лицо сына.

Хотела понять: действительно из-за учебы он так говорит или все-таки отец?

— Нет… — отвел глаза Сашка. — Я давно уже хотел тебе сказать.

— Из-за отца! — определила Римма.

— Мама!.. — воскликнул Сашка, пытаясь ее остановить.

Но Римма уже бежала в комнату мужа.

Ну, все, теперь я тебе все скажу!

Будет он дверью перед ней хлопать.

Она распахнула дверь настежь, подбежала к дивану.

— Ты до чего, гад такой, ребенка довел! — заорала она голосом, разогнавшим собак в темноте.

Толик ошеломленно смотрел на нее снизу, не ожидал такого напора.

— Он институт уже хочет бросать! — продолжала кричать Римма, не заботясь о том, что ее слышат соседи.

А пусть слышат! Выживут. Не до них вообще.

Не до кого.

— Все из-за тебя, скотина! Рожа бесстыжая! Что он тебе сделал, что ты накинулся на него? — не выбирая слов, кричала Римма. — Знаешь, что он ответить не может, значит, можно издеваться? Да? Можно? А если он учебу бросит? Что ты тогда ему будешь говорить?

— И пусть бросает! — заорал Толик, приходя в себя. — На фига ему такая учеба? Дурость одна.

— Тебя не спросили, какая учеба! Учится и учится. Чем он тебе помешал? Объел он его, видите ли! Так ты отец, чтоб его кормить!

— Да? — взвился Толик, вскакивая по-солдатски. — А сколько я буду его кормить? Дома сидит днями, ничего не делает. Если бы он на самом деле на учебу ходил… А то не учится, не работает. В армию не идет. Бог его знает, чем он занимается! А покупает самое дорогое! Я что, еды ему жалею? Я только хочу, чтоб он делом был занят…

— Знаю я, чего ты хочешь! — перебила его Римма. — Ты только жрать в свое пузо хочешь, больше тебе ничего не надо. Вон, разъелся, смотреть страшно. Как ты комиссию проходить будешь? А все жалко ему! Смотри ты, сын его объел! Попрекает он!

— Я не говорил, что объел! — сделался багровым Толик. — Я сказал только, чтобы на работу устраивался. Сколько можно дома сидеть? А если тебе мое пузо не нравится, можешь валить к своей мамаше! Я никого не держу.

— Тебе надо, ты и вали! — не осталась в долгу Римма. — Я, между прочим, здесь живу, и это мой дом. И нечего тут хвастать! Если бы не я, ты бы давно спился, валялся со своими дружками под забором!

— Когда это я валялся? Да я… Да я вообще спортсменом был! У меня разряд по боксу, между прочим. А твой сын только и знает, что днями по клавишам бить.

— Не трогай его! — снова закричала Римма. — И так довел парня, не узнать. Спортсмен! Ты бы в зеркало посмотрел на пузо свое, на щеки…

— На себя посмотри! — не выдержал Толик. — Курица очкастая!

— Что! — побелела от гнева Римма. — А ты… Карась!

Давно договорились: физические недостатки друг друга не трогать, если уж ругаться начали. Римма первая нарушила договор: что-то у нее сорвалось, не смогла сдержаться. Не права была, да. Сильно не права. Лишнее начала говорить, обидное. Ненужное. Но так ненавидела сейчас мужа — за себя, за Тишку, за Сашку, за