– Артём, не упрямься.

Я подошла к креслу и, не дав ему опомниться, решительно задрала штанину его спортивных брюк. И застыла, не в силах сдержать вздох. Нога... она была вся в шрамах. Глубоких, бугристых, багрово-синюшных, пересекавших кожу от щиколотки почти до самого колена. Казалось, её как будто кто-то рвал клыками, а потом кое-как собрал по кускам.

– Это что? – прошептала я, не в силах отвести взгляд. – Оттуда?

Он лишь молча кивнул, смотря куда-то в сторону. Я сглотнула ком в горле. В голове пронеслись обрывки воспоминаний – его скупые письма в последние месяцы службы, потом внезапное молчание... И я думала, что он просто нашёл другую. А он...

Я сделала глубокий вдох, заставляя голос звучать твёрдо. – У тебя водка есть?

Он удивлённо посмотрел на меня. – Нет. Только коньяк.

– Где? Он молча кивнул в сторону стеллажа с книгами. Я нашла там полупустую бутылку дорогого коньяка. Вернувшись, я сказала как можно строже: – Снимай штаны.

В его глазах вспыхнула улыбка, смешанная с удивлением. – Я смотрю, ты основательно решила взяться за моё лечение, – он усмехнулся.

– Так удобнее, а то... – я начала объяснять, но в этот момент он без лишних слов поднялся с кресла.

Я замерла. Он расстегнул штаны и одним движением стянул их с бёдер. Мой взгляд самопроизвольно скользнул вниз, на обтягивающие боксеры, на мужское достоинство, которое выделялось под тканью. Артём итак был красивым мужчиной, но почему-то именно сейчас я отчётливо это поняла. На щеках вспыхнул настоящий пожар, когда я представила его без...но тут же отбросила этот образ. Нужно было отвернуться, но я не смогла. Он сел обратно в кресло с таким спокойствием, будто происходящее было абсолютно естественным.

И мой взгляд скользнул ниже на его ногу. Теперь я видела всё. Уродливые, перекрученные шрамы охватывали ногу со всех сторон, уходя под край боксеров. Я даже представить не могла, какая ужасная рана была здесь когда-то. И какую боль, физическую и моральную, он должен был пережить. Одна мысль об этом заставляла сжиматься сердце.

Я налила коньяк в ладонь. Резкий запах ударил в нос. Растёрла его между ладонями, чувствуя, как пальцы предательски дрожат. Потом осторожно прикоснулась к его шрамам.

Кожа под пальцами была разной – где-то гладкой и натянутой, где-то бугристой и жёсткой. Я начала медленно, тщательно массировать, чувствуя, как напряжены мышцы под слоем рубцовой ткани. Он вздрогнул при первом прикосновении, но не отстранился. Просто закрыл глаза и глубже откинулся в кресло.

В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Артёма и тихим шуршанием моих рук. Я водила ладонями по его голени, стараясь не причинить боли, чувствуя каждый бугорок, каждую впадину. Это была карта его боли, его одиночества. Карта тех пяти лет, что нас разлучили.

– Расскажи, – тихо попросила я, не прекращая движений.

Он медленно открыл глаза. Взгляд стал тяжёлым.

– Осколочное, – коротко бросил он. – Подорвались на машине. Ногу... почти оторвало. Собирали по кускам. Врачи говорили, что ходить не буду.

От его слов у меня внутри всё сжалось в тугой, болезненный комок. Я представила его – молодого, сильного, прикованного к больничной койке с таким приговором. И его мать... которая в это самое время говорила мне, что у него «новая жизнь».

– Почему... почему ты мне не написал? Не позвонил? – голос дрогнул.

Он горько усмехнулся.

– Боялся. Думал, калека тебе будет не нужен. А потом... потом мама сказала, что ты уже с другим...и беременна.

Я замерла, сжав его ногу в руках. Всё встало на свои места. Вся картина этого чудовищного недоразумения.

– А я... – я сглотнула слёзы, подступавшие к горлу. – А я думала, ты просто нашёл кого-то получше. А твоя мать... сказала, что у тебя всё серьёзно, с «девушкой из хорошей семьи». Чтобы я не мешала твоей новой жизни.

Мы смотрели друг на друга в тусклом свете торшера – два дурака, которые почему-то даже не попытались выяснить правду.

– Я не знала, Артём, – прошептала я. – Я бы приехала. Я бы...

– Знаю, – он перебил меня, и его голос внезапно стал очень мягким. – Теперь я знаю.

Я снова опустила взгляд на его ногу и возобновила массаж, уже с новой силой, с каким-то яростным желанием стереть эти шрамы, эту боль, эти потерянные годы. Мы молчали. Говорить было не нужно. Вся правда висела в воздухе между нами – тяжёлая, горькая, но наконец-то высказанная.

Через некоторое время я почувствовала, как мышцы под моими пальцами, наконец, начали расслабляться. Я вытерла руки о полотенце, которое он мне дал.

– Лучше? – тихо спросила я.

Он попробовал пошевелить ногой, и на его лице мелькнуло лёгкое удивление.

– Да... Спасибо.

Я кивнула и, не зная, что ещё сказать, повернулась, чтобы уйти. Но его голос остановил меня.

– Вероника.

Я обернулась.

– Останься.

Он молча протянул руку, и я, словно загипнотизированная, опустила свои пальцы в его большую, тёплую ладонь. Он мягко потянул меня к себе. Я сделала неуверенный шаг.

– Посиди со мной, – попросил он.

Я осторожно опустилась на край кресла рядом с ним. Он обнял меня за плечи, и под тяжестью его руки, под этим необъяснимым магнитным притяжением, которое исходило от него, я не устояла и прижалась к его груди.

Закрыла глаза. Его рука лежала на моём плече, тяжёлая и тёплая. Пахло им – чистым мужским запахом с лёгкой горьковатой ноткой коньяка. Сердце колотилось где-то в горле, но это была не паника. Это было что-то другое. Щемящее и сладкое, уютное и родное.

Моя рука скользнула по его живот и обняла за талию. Я чувствовала кожей его твёрдый, рельефный пресс, чувствовала каждый мускул сквозь тонкую ткань футболки. От этого прикосновения по спине пробежали мурашки.

Всё напряжение последних дней, недель, лет стало медленно уходить, растворяясь в его тепле.

Я прижалась щекой к его груди, слушая ровный, гулкий стук его сердца. Он положил свою щёку мне на макушку, и его дыхание стало глубже, ровнее.

– Я хочу, чтобы ты осталась жить со мной. Не на день и не на неделю, на постоянку, – тихо произнёс Артём. Я молчала, хотя всё во мне с радостью отзывалось на его предложение.

Глава 24

(Вероника)

Прошло несколько дней, и я понемногу привыкала к новому ритму жизни. Квартира Артёма постепенно превращалась в наш общий дом. Он общался со мной легко и ненавязчиво, не предъявляя никаких требований, не напоминая о том, что я живу за его счёт. А я в ответ старалась вести хозяйство: готовила, убирала, потихоньку обживалась.

Мы съездили, подали документы на материальную помощь после пожара. Теперь оставалось только ждать решения и суммы, которую одобрят. В первый же вечер Артём молча положил передо мной на стол банковскую карту.

– Это тебе, – сказал он просто. – Можешь тратить на продукты, на что захочешь. Если нужно – купи себе одежду. Решай сама.

Я кивнула, но внутри всё сжалось. Это были его деньги, заработанные тяжёлым трудом. Я боялась их тратить, чувствуя себя обязанной. Единственное, от чего я не могла отказаться, – это мелкие покупки для дома: новые шторы, несколько вазочек, душистые свечи, мягкий плед для дивана. Мелочи, которые делали холостяцкую берлогу уютным гнездышком.

Артём смотрел на все мои старания с улыбкой, давая мне полную свободу. За неделю квартира преобразилась, наполнилась теплом и уютом.

Голова Артёма окончательно зажила, и настал день, когда ему нужно было выходить на работу. Утром я встала вместе с ним, пока Алёнка ещё спала. Налила ему крепкого чая, приготовила яичницу. Мне вдруг страшно захотелось сделать это – проводить его, как это бывает в нормальных семьях.

После завтрака он собрался, уже взялся за ручку двери, когда я, пересилив внезапный приступ робости, подошла к нему.

– Артём...

Он обернулся. Я обняла его, прижавшись щекой к его груди, чувствуя под тонкой тканью куртки твёрдые мышцы.