Резким движением я хватаю пистолет и стреляю ему в плечо. Брызги крови — и оглушительный вопль — оставляют каплю на рукаве моего кашемирового пальто.

Хотя он, наверное, слишком занят болью, чтобы обращать на меня внимание, я указываю на рукав, чтобы он увидел, что натворил.

— Я только отдавал его в химчистку. И это лимитированная коллекция. — Покачав головой, поворачиваюсь к Грегу. — Продержи его в живых неделю, ладно?

Грег ухмыляется.

— Без проблем, сэр.

Мне даже не нужно смотреть на Офсоски, чтобы знать, что он побелел на десять оттенков. У него впереди семь увлекательных дней.

— Хороший малый. — Хлопаю Грега по плечу.

Хор стонов и криков Офсоски провожает меня к выходу, пока Мясник развлекается с ним. Обычно я не затягиваю неизбежное, но сегодня я… раздражён.

Это слово даже близко не передаёт, что я чувствую ко всем своим людям, погибшим за последний год.

Однако дома меня ждёт моё произведение искусства. Она бесценна и не нуждается в улучшениях. И сегодня у меня будет вечер, где всё вокруг не летит в тартарары.

Втягивать Залак в эту войну — не лучшая идея, но я бы солгал, если бы сказал, что не рад тому, что она будет уделять мне восемь часов в день.

Я не мог просто взять и привести её в свой круг без причины. Я устал ждать подходящего момента, чтобы заявить на неё права. Ей нужна работа, а у меня было вакантное место. Правда, Роберт — пусть земля ему будет пухом — стрелял как ребёнок. Залак же — идеальный кандидат.

Я смотрю на часы, и напряжение в плечах слегка спадает — у меня ещё достаточно времени, чтобы подготовиться.

Дорога домой кажется длиннее обычного, а ответы на письма — утомительнее. С каждой секундой пульс бьётся всё сильнее. Волнение растекается по венам, зажигая каждую клетку, пока я ёрзаю на сиденье и поглядываю в окно, не приближаемся ли мы. В последний раз я чувствовал такое, когда в детстве ждал, найдёт ли Санта подарки под ёлкой.

Я переехал из родительского дома, чтобы поступить в колледж. Я хотел сам проложить свой путь и ждать, пока корона не перейдёт ко мне. Думал, у меня впереди ещё лет двадцать свободы.

Я и не планировал жить в этом доме. Мечтал о своём, поближе к городу, терпеливо выстраивая имя.

Потом отца тяжело ранили, и я вернулся, чтобы помочь матери ухаживать за ним и снять с него часть нагрузки. Потом он умер, и, не успев опомниться, мать сломало горем. А потом я остался один. Без семьи. Без друзей. Без Залак.

Семейные ужины по четвергам исчезли. Воскресные бранчи с матерью прекратились. Остались только я, Сергей и огромный пустой дом.

Я сделал всё возможное, чтобы каменные стены снова стали домом: завёл животных, увеличил число растений, нанял больше слуг и даже разрешил некоторым поселиться здесь с детьми.

Но что бы я ни делал, сколько бы денег ни вкладывал, ничто не заставляет меня хотеть возвращаться. Усадьба Халенбик — всего лишь дорогой дом с привидениями, где я ночую.

Но теперь всё изменилось.

То самое знакомое чувство в груди — вот чего мне не хватало с тех пор, как я потерял родителей. Прошло двенадцать дней с моего отъезда, и я никогда не думал, что буду так рад вернуться.

Домой.

К Залак.

Когда поместье показывается вдали, по спине пробегает холодный пот. Волнение сменяется тревожным ожиданием. Всё должно быть идеально.

Киваю прислуге, проходя мимо, и игнорирую звонок советника. На кухне никого нет, а всё необходимое уже разложено. Зря я сказал шеф-повару, что собираюсь готовить. Хотя она считает мои навыки приемлемыми, она, как всегда, подготовила ингредиенты и утварь.

Но это блюдо я отточил до совершенства. Могу приготовить его с закрытыми глазами. Я практиковался годами, и в этом деле неудача — не из моего словаря.

Через час еда упакована в контейнеры. Как и две недели назад, когда я приходил к гостевому дому, мне приходится вытирать потные ладони о брюки, поднимаясь по ступенькам.

Дышать стало тяжелее, а коктейль из нервов и предвкушения кружит голову. Из-за штор мелькает свет телевизора.

Десять лет — и она вернулась.

Наконец-то.

С детства я мечтал о дне, когда мы будем жить вместе. Хотя сейчас всё иначе, чем я представлял, но я согласен на любые условия. Лишь бы знать, что она в безопасности, жива и дома — в нескольких шагах от меня.

Глубоко вдыхаю, стучу в дверь и отступаю, на мгновение теряясь — куда деть руки? Не успеваю решить, то ли достать телефон, то ли беззаботно уставиться вдаль, как дверь приоткрывается, показывая половину фигуры Залак.

Каждый раз, когда я вижу её, она обезоруживает меня. Слово захватывающе создано для неё.

Её волосы растрёпаны в французских косах, торчат в разные стороны. Этот беспорядок идеально сочетается с потрёпанной футболкой и спортивными штанами. Синяки ещё не сошли с её глаза, расползаясь по скуле и лбу, но каждый раз, глядя на неё, я думаю: она не может быть ещё прекраснее.

Будь она на ринге, вырубая кого-то, или ковыляя после поражения — она всё равно неземная.

Мне хочется наклониться и поцеловать её. Кажется, это исправит всё плохое, что случилось за последние десять лет.

— Матис, — моё имя срывается с её губ, тех самых губ, по которым я скучал с тех пор, как понял, чего хочу. — Ты вернулся.

Домой.

Хочу сказать ей, что главное здание — не мой дом. Мой дом — где она. Если она захочет жить в сарае с животными, я возьму сумку, и мы устроим вечный ночлег там.

Выражение Залак меняется, когда она замечает пакет с едой в моей руке.

— Матис…

— Хочешь, выброшу?

Её глаза расширяются, будто я совершил страшное кощунство, и это только растягивает мою улыбку.

Это тот же трюк, который я использовал, чтобы заставить её есть, когда мы встречались в юности. Если есть что-то, что она ненавидит, — это выбрасывать еду. Пожалуй, единственное хорошее качество, доставшееся ей от матери.

Фыркнув, Зал нехотя протягивает руки, и моя грудь распирает от триумфа. Я делаю вид, что передаю пакет, но дёргаю его назад, прежде чем она успевает схватить.

— Не против, если я присоединюсь к ужину?

— Ты спрашиваешь или заявляешь? — сухо отвечает она.

— В любом случае результат один: я ужинаю с тобой.

Выбор — всего лишь иллюзия. Или как там говорят. С помощью заблуждений и безрассудной