Этот слог впивается в сердце, угрожая разорвать его. Сжимаю пальцы в кулаки, словно это отгонит воспоминания о потерянных людях.

— Пропустишь меня или войду сам? — На его лице игривая ухмылка. Если он замечает мое смятение, то не подает вида. Не дожидаясь ответа, поднимает бумажный пакет с пола и проходит внутрь, игнорируя мое фырканье.

Его плечо касается моего, и по спине пробегает дрожь. Столько раз мы обнимались. Боже, как же я скучала по простым прикосновениям.

Он ставит пакет на стул, начинает рыться в шкафах.

Я скрещиваю руки, стараясь не замечать, как костюм облегает его тело. Ткань растягивается на плечах, а когда он снимает пиджак, ослабляет галстук и закатывает рукава, вся видимость формальности исчезает.

Я завороженно слежу за игрой сухожилий на его руке. Это сводит меня с ума.

— Что ты делаешь? — Я прочищаю горло.

— Предполагаю, ты не ужинала, и исправляю ситуацию.

— Матис, хватит.

Он останавливается, успев достать столовые приборы и выложить жареную лапшу на тарелку.

— Матис!

Он поднимает руки в капитуляции, поставив соевый соус рядом.

— Я не могу принять это. Всё это.

Я размахиваю рукой.

— Конкретнее, Дорогая.

Мерзавец. Он прекрасно понимает.

— Гостевой дом. Работу. Еду. Одежду. — Я указываю на спальню. — Всё, Матис. Это слишком. Я заберу свои вещи и вернусь через две недели, как договаривались. Я заслужу отдельное жилье. — Провожу рукой по волосам, забыв, что они заплетены. — Спасибо, но я не могу принять это.

Тишина повисает густая, как патока, пока он смотрит на меня с интенсивностью хищника. Его глаза темнеют, когда он изучает меня. Свет подчеркивает резкие черты лица, отбрасывая жесткие тени. Слышно, как стрекочут насекомые, гудит холодильник, стучит мое сердце.

Может, он разочарован. Может, ждет, чтобы я попросила его уйти. Может...

— Армия обеспечивала тебе жилье?

— Да.

— Еду?

Киваю.

— Одежду?

— Это другое.

— Чем? — Он отталкивается от стола, медленно приближаясь, одна рука в кармане. — Ты нанята в мою личную охрану, и ты прекрасно знаешь, что твоя работа — не защищать меня от карманников или переводить через дорогу. — Наклоняет голову, складывает губы бантиком. — Ты могла не знать всех деталей работы моих родителей, но в школе ты догадалась, что отца подстрелили, а не покалечило в аварии.

Я сглатываю. Я как раз проходила через холл, когда его отец, истекая кровью, ввалился в дом. Мать кричала вызвать врача, а они с жалостью смотрели, когда я сказала, что ему нужна больница.

Выстрел был не первым признаком, что семья Матиса занимается не только финансами. Их охрана всегда носила настоящее оружие — не электрошокеры. Пуленепробиваемые окна. Матис не знает, но я видела ящики с деньгами на их ранчо. Виноградники охранялись куда серьезнее, чем требовалось. Все признаки были налицо.

Может, я заглотила больше, чем смогу прожевать, согласившись на эту работу.

Хотя это просто отговорки. Опасность никогда меня не останавливала. Я бывала в зонах боевых действий, перестрелках, проникала в охраняемые объекты, убивала голыми руками, дралась в подпольных клубах. Работа «мускулом» у улыбающегося мафиози — пожалуй, самое безопасное, что я делала.

Самое сложное здесь — находиться рядом с Матисом, не проваливаясь в черную дыру воспоминаний. Потому что каждый раз, глядя на него, я буду видеть то, что уже не изменить.

— Тогда в чем именно будет заключаться моя работа?

Он пожимает плечами:

— Обычная охрана. Сопровождение, наблюдение, рейды.

— Рейды?

— О да. Очень весело. Бандиты, мафия, торговцы оружием. Что угодно.

— Не то слово.

Он обходит меня, и в его хриплом голосе звучит легкая насмешка:

— Дорогая, ты попала в страну хаоса. Разве не поняла этого, принимая предложение?

— Мне тогда проломили голову о бетон. Возможно, было сотрясение. Кровь со лба. Обезвоживание. Стресс. Истощение. Вряд ли я мыслила трезво. Рейды — это незаконно.

— Не говори, что теперь ты законопослушная гражданка. Это было бы скучно.

— Я зарабатывала в подпольных боях. Страх перед законом давно исчез.

— Отлично. Ты всегда была слишком правильной. Завтра в десять утра придет физиотерапевт, — продолжает он. — Она обеспечит тебя лекарствами и назначит лечение.

Мой пыл гаснет при мысли, что я стала для него благотворительным проектом.

— Ты говорил о страховке. Я не соглашалась на физиотерапию.

— Ты бы занялась лечением или просто заглушала боль, чтобы функционировать?

Чтоб тебя.

— Считай это условием трудоустройства.

— Я могу принять работу, жилье и льготы. Но остальное — слишком. Не знаю, делаешь ли ты это из чувства вины или у тебя свои планы. — Добавляю, чтобы доказать что-то: — Это я проливала кровь, попадая в спецназ. Это я убивала, чтобы установить рекорды.

Я.

Не мать, заставлявшая меня. Не деньги отца или другого мужчины. Матис научил меня стрелять и не бояться испачкать руки. Но остальное — моя заслуга.

— Ты обращаешься со мной, как с благотворительным случаем.

Воздух становится густым. Вся игривость слетает с его лица, сменяясь деловой маской.

— Если ты не хочешь принимать то, что я предлагаю от чистого сердца, это твое право. Не каждый поступок — сделка. Хочешь, оформлю как контракт, чтобы ты могла оправдать себя. — Выпрямляется, становясь прямо напротив. — Объясню иначе: люди хотят меня мертвым. Мне нужно, чтобы ты была в форме. Значит, тебе нужно лечение. Чтобы ты не падала в обморок от голода. Чтобы голова была ясной, без мыслей об аренде или починке света. Чтобы ты могла бежать по команде.

Я напрягаюсь с каждым его словом. Всё логично и безупречно. Жизнь в палатке и ожидание приема у врача означают, что я не смогу работать. А если я не смогу работать, люди умрут.

И...

Черт.

О чем я вообще думала? Я не гожусь для этой работы. Нога повреждена. Мозг перегружен. Не могу заставить себя сесть в машину. Паникую при звуке скрежета металла. Навыки наблюдения на нуле. Как я буду его защищать?

— Если тебе нужен солдат, это не я. Я была... — ищу слова, кроме «гнила последние два года и сломана окончательно». — Два года не служила, реакции притупились.

— Сколько охранников ты насчитала от ворот до дома?

— Восемь. Семь на посту. Один заканчивает смену. Два садовника и горничная.

— Сколько женщин?

— Ни одной.

— Кто может затеряться в толпе?

— Никто.

— У меня пятьдесят девять человек в охране. Большинство — бывшие военные: морпехи, спецназ, рейнджеры. Все мужчины. Все заметные, как неон. Если кого-то убьют первым, это будут они. А потом — ты. — Его губы растягиваются. — Ты можешь быть у меня на руке в платье за двадцать тысяч, и никто не догадается, что ты убьешь их за секунды. Красивая. Жестокая.