Я не торопил, ждал от неё ответа. Но Вероника медленно подняла на меня взгляд, и в её взгляде читалась настоящая обида и какая-то горькая, давно ноющая боль.

– А как же твоя любимая девушка? – её голос прозвучал тихо. – Та самая, которую ты себе там, на службе, нашёл? Ради которой забыл и меня, и все свои обещания?

Это было настолько неожиданно и абсурдно, что я на секунду онемел.

– Что? – выдавил я, чувствуя, как брови сами поползли вверх. – Не понял? Какая ещё девушка?

Вероника сжала губы, и в её взгляде мелькнуло раздражение, но тут же погасло, сменившись усталой горечью.

– Та самая, – повторила она, – про которую твоя мать мне тогда сказала. Из «хорошей семьи». Неужели у вас с ней ничего не получилось? – она с горькой усмешкой окинула меня взглядом. – Или ты так и не женился на ней?

Я продолжал смотреть на неё, пытаясь свести обрывки того, что я знал. Я помню, как мать позвонила мне, когда я лежал в госпитали с ранением, и сказала, что видела Веронику с другим. Я был разочарован, считал её предательницей. Я ведь специально не звонил ей, боялся говорить вердикт врачей, что я останусь инвалидом и не смогу ходить. Осколочная граната изрешетила левую ногу так, что собирали её по кускам. Я хотел выздороветь, я готовился бороться до конца. Перечитал книгу "Повесть о настоящем человеке" про Мересьева и убеждал себя, что и сам смогу ходить. Человек без ног лётчиком стал, а я с двумя ногами неужели ходить не смогу. А потом эта новость от матери про Веронику...она свалила меня недели на две. Я не то что ходить, я жить не хотел.

А теперь картинка начала складываться. Её внезапное молчание тогда. Её холодность, когда я вернулся. Её уверенность в моём «предательстве». а ведь я думал, что это она меня предала. А потом ещё и родила от другого. Я был уверен в том, что у Вероники сложилась прекрасно жизнь с другим мужчиной. Но узнавать трусил. Боялся увидеть подтверждение, что она счастлива с ним.

– Моя… мать? – переспросил я, и мой голос прозвучал глухо. – Когда она тебе такое сказала?

– Тогда! – в голосе Вероники прорвалась давно сдерживаемая боль. – Когда я пришла к вам, чтобы сказать… чтобы сказать про ребёнка! Когда ты перестал писать и звонить! Твоя мать открыла дверь, посмотрела на меня свысока и сказала, что у тебя теперь «всё серьёзно», что у тебя есть девушка, и чтобы я не мешала твоей «новой жизни»!

Она почти не дышала, её грудь тяжело вздымалась. Я сидел, парализованный, чувствуя, как по мне растекается ледяная волна. Всё. Всё встало на свои места. Все эти годы. Вся моя обида, вся её злость… Всё это оказалось построено на лжи. Лжи моей собственной матери.

– Ника, – мои губы с трудом выговорили это имя, которое я не произносил вслух много лет. – Я… я не знаю, о чём ты говоришь. Никакой девушки у меня не было. Я в госпитале был после ранения. Боялся тебе сказать, что могу инвалидом остаться.

Я видел, как её глаза расширились от недоверия.

– Но… твоя мать… – прошептала она.

– Моя мать соврала, – отрезал я. – Она никогда ничего мне не передавала. Ни о твоём визите, ни о… – я с трудом выговорил, – …о ребёнке. Я вернулся, а ты уже была с другим. Она сказала мне, что ты нашла другого, пока я был на службе, и родила от него.

Мы смотрели друг на друга через пропасть, которая столько лет была между нами. Пропасть, которую намеренно вырыла моя мать, специально, чтобы развести нас.

В палате повисла тяжёлая, оглушительная тишина, в которой было слышно лишь прерывистое дыхание Вероники и приглушённое напевание Алёнки, всё ещё закрывавшей уши.

Глава 18

Не помню, как мы доехали от больницы до маминого дома. В ушах стоял оглушительный гул, заглушающий всё – и щебет Алёнки на заднем сиденье, и шум города за стеклом. Я смотрел на дорогу, но не видел её. Перед глазами проплывали другие картины. Мама, заваривающая мне чай после того, как я вернулся из госпиталя.

Её сочувствующий взгляд, когда она говорила: «Забудь её, Артём. Она тебя недостойна. Она уже с другим».

И я верил. Верил, потому что не мог даже представить, что самый близкий человек может вот так, холодно и расчётливо, перечеркнуть чужую жизнь.

Всё это время. Все эти годы я жил с обидой и болью, считая себя преданным, брошенным. А Вероника… она просто поверила. Поверила той, кого считала самой близкой мне человеком. И молчала. Рожала одна, растила нашу дочь одна, сражалась с собственной матерью, ненавидящей меня, а я в это время купался в жалости к себе и злился на неё за её «измену».

Руки сами сжали руль до боли. Я чувствовал, как по телу растекается ледяная ярость, заставляя сердце биться с бешеной частотой, а разум становится чистым и острым, как лезвие.

– Папа, куда мы едем? – раздался сзади тоненький голосок.

Я вздрогнул, вырванный из своего мрачного ступора. Глянул в зеркало заднего вида. Алёнка смотрела на меня своими большими, ясными глазами.

– К бабушке, – голос мой прозвучал хрипло. – Но ненадолго. Ты подождёшь меня в машине, хорошо?

– А почему я не могу с тобой?

– Потому что у нас… с бабушкой взрослый разговор. Скучный. Ты лучше здесь посиди, с пони поиграй.

Она не стала спорить, приняв это как данность. Её детское восприятие ещё не умело улавливать подводные течения взрослой лжи и ненависти.

Подъехав к знакомому дому, я заглушил двигатель. Сердце гулко стучало в груди. Я вышел, щёлкнул замком, оставив Алёнку в салоне, и широкими, решительными шагами направился к калитке.

Как только я вошёл во двор, на крыльце появилась она. Моя мать. Лидия Волкова. В фартуке, с приветливой доброй улыбкой.

– Артём! Сынок! А я тебя и не ждала. Что так неожиданно? – её голос звучал так же тепло и заботливо, как всегда. Этот голос когда-то утешал меня в детстве. Теперь он резал слух, как наждак.

Она присмотрелась ко мне поближе, и её взгляд упал на полосу засохшей крови на виске – последствие вчерашнего пожара.

– Ой, а это что у тебя? Садина? – в её глазах вспыхнула тревога. Настоящая, материнская.

– Пожар тушил, – коротко бросил я, останавливаясь перед ней в двух шагах. Всё внутри меня напряглось. – Девочку из огня спас. И её мать.

Мать ахнула, поднесла руку к губам.

– Господи, Артём! Я же тебе говорила – поменяй работу! Мало тебе того ранения, так ты теперь ещё и в огне себя не жалеешь!

Она говорила, а я смотрел на неё, пытаясь разглядеть в этих знакомых чертах то чудовище, что разрушило три жизни. И не видел. Видел только свою вечно беспокоящуюся мать.

– И знаешь, мать, какую девочку я спас? – перебил я её суетливую речь.

Она тут же замолчала, уставившись на меня. Улыбка медленно сползла с её лица, уступая место настороженности.

– Представляешь, я свою дочь спас. И Веронику.

Эффект был мгновенным. Она застыла, будто её окатили ледяной водой. Глаза расширились, в них мелькнул испуг. Но уже через секунду она взяла себя в руки, сделав вид, что не поняла.

– Что ты такое говоришь, Артём? О какой дочери?

– Тебе лучше знать, мама, что я говорю, – я сделал шаг вперёд, заставляя её инстинктивно отступить к порогу. – Ты от собственной внучки отказалась. Мне наврала. Скажи ты мне тогда правду, моя дочь не росла бы без отца. Я просто не могу понять… зачем? Скажи, зачем? Ты настолько Веронику ненавидела?

Лидия Петровна выпрямилась. На её лице появилось оскорблённое выражение, которое я видел уже тысячу раз, когда она пыталась вывернуться из неприятной ситуации.

– Я вообще не понимаю, о чём ты! То, что ты был на войне, а эта твоя Вероника с другими таскалась! Ты знаешь, какие про их семью слухи ходили? Что отчим её за деньги сдаёт, а мать совсем помешалась! Ты хотел себе такую родню? Я – нет! Да и ребёнок – неизвестно чей…

Она не успела договорить. Что-то во мне сорвалось с цепи. Низкий рык вырвался из груди:

– НЕ ЧЕЙ-ТО! ЭТО МОЙ РЕБЁНОК! Я ЕЁ ОТЕЦ!

Я не узнал свой голос. Он был хриплым, полным такой боли и ярости, что даже она отпрянула, испугавшись по-настояшему.