Я сел на край кровати, провёл рукой по лицу. – Придётся отпуск взять. Недельку, наверное. Сложности тут появились.

– Какие ещё сложности? – Шилов тут же насторожился. – Надеюсь, не со здоровьем? Голова не беспокоит?

– Нет, с головой всё в порядке. Дочка у меня появилась. Пока мать в больнице, буду присматривать.

В трубке на секунду воцарилась тишина, а затем раздался низкий, одобрительный смех. – Ну, надо же! Так тебя, значит, можно поздравить?

Я не смог сдержать улыбку. В голосе Шилова не было ни капли недоверия или иронии, только искреннее участие. – Можешь и поздравить.

– Ну, поздравляю, папаша! – Шилов хмыкнул. – Слушай, ты начальнику позвони, предупреди. И заявление на отпуск, ясное дело, написать надо. По всем правилам.

– Да, заеду сегодня, – пообещал я.

– Ладно, не болей. Если что – звони. Передавай привет своей… дочке.

Я положил трубку и снова лёг, глядя в потолок. Разговор с Шиловым как-то приземлил, сделал реальностью всё, что происходило. Да, я отец. Да, у меня теперь есть дочь. И это не сон.

Примерно к десяти Алёна проснулась. Я как раз заканчивал утренний кофе, когда из её комнаты донеслось босоногое шлёпанье по полу. Она вышла, вся такая заспанная, в своей новой пижаме с единорогами, и, не говоря ни слова, подошла ко мне и протянула ручки. Я подхватил её, и она тут же обвила мою шею, прижавшись тёплой щекой к плечу.

– Доброе утро, папочка, – пробормотала она, и моё сердце снова сделало сальто.

– Доброе утро, солнышко. Будешь завтракать?

Она кивнула и снова прижалась щекой, закрыв глаза, будто решила досмотреть сон у меня на руках.

На кухне я усадил её за стол и задумался. – Что ты любишь на завтрак?

– Кашу, – ответила Алёна. – Бабушка всегда кашей кормила.

Я открыл холодильник и с сожалением осмотрел его почти пустые полки. Яйца, пачка молока, палка колбасы… Ничего особо подходящего для ребёнка. – А омлет будешь? – предложил я. – Я тебе омлет приготовлю, как моя мама, твоя бабушка, мне в детстве готовила.

Алёна пожала плечами, давая добро. Пока я взбивал яйца с молоком, она болтала без умолку. Надо сказать, повар из меня был не самый лучший. Мне проще было сварить пельмени или макароны по-флотски сделать, но сейчас я подошёл к делу ответственно. – Мама мне иногда хлопья с молоком покупала, с ягодками. Это очень вкусно! Но бабушка сказала, что это химия, и высыпала в мусорку. А ещё мама очень вкусные ватрушки печёт, с творогом, и сверху сахарная пудра.

– Ну, ватрушки печь я не умею, – признался я, выливая смесь на сковороду. – Сам их обожаю. С удовольствием бы попробовал.

– Так, маму выпишут, и она испечёт, – с полной уверенностью заявила Алёна. – И накормит тебя.

Я замер на секунду с лопаткой в руке. Из её слов следовало, что она абсолютно уверена: теперь мы будем жить все вместе. Раз папа нашёлся, значит, так и должно быть. Простая, детская логика. Только я-то понимал, что всё далеко не так просто. Я бы и сам не прочь был с Вероникой сойтись, простить всё, начать заново… Но пока я не понимал главного: что же всё-таки произошло между нами тогда, что заставило её солгать и лишить нас обоих этих пяти лет.

После завтрака я предложил: – Поедем к маме в больницу? Навестим её.

Алёнка встретила это предложение с восторгом. Она надела своё новое платье с бантиками и кружилась перед зеркалом, любуясь собой. Мы заскочили в магазин по дороге – я купил фруктов и большой букет белых роз. В больнице нам сообщили, что Веронику уже перевели из реанимации в обычную палату и ей значительно лучше. У входа в отделение мне снова пришлось уговаривать ту же самую медсестру, но, увидев Алёнку с сияющими глазами и букет в моих руках, она сжалилась и пропустила нас.

Когда я вошёл в палату с цветами, лицо Вероники вытянулось от изумления. Она сидела на кровати, всё ещё бледная, но уже явно в сознании.

– Мама! – Алёнка бросилась к ней, аккуратно, помня, что мама ещё слаба, обняла её и принялась торопливо рассказывать. – Мы вчера в магазин ездили! Мне папа целую комнату обустраивает! И платье купил, я теперь красавица?

– Ты у меня и так всегда красавица, – тихо, с улыбкой сказала Вероника, гладя её по волосам. Но её взгляд, скользнувший на меня, был насторожённым.

Алёнка, не умолкая, продолжила свой радостный доклад: про пони, про новые игрушки, про то, как папа готовил завтрак. Вероника слушала, кивая, но я видел, как напряглись её плечи. Наши взгляды снова встретились – её, полный вопроса и старой боли, и мой, пытающийся найти в ней хоть какой-то ответ. Она первая отвела глаза.

И тогда Алёнка, сидя на краю кровати и болтая ногами, выдала свою убийственную фразу, от которой у Вероники, кажется, остановилось дыхание, да и я сам замер, не зная, что ответить.

– Мам, а у вас с папой тоже большая комната. И кровать большая, – поделилась она. – Я думаю, тебе понравится у нас. Правда у папы всё серое, но он сказал, что можно сделать ремонт.

Палата погрузилась в оглушительную тишину. Вероника застыла, уставившись на дочь широко раскрытыми глазами, её лицо залила яркая краска. Я и сам почувствовал, как краснею.

Эта детская непосредственность обнажила все наши невысказанные мысли, все надежды и все страхи разом, поставив нас обоих в неловкое положение.

Глава 17

Пока Алёна, сидя на краю кровати, увлеклась игрой с подолом своего нового платья, я присел рядом с Вероникой и тихо, чтобы дочь не услышала, спросил:

– Ты говорила с матерью? Объяснила, что сама разрешила, чтобы Алёна побыла у меня?

Вероника отвела взгляд, её пальцы нервно теребили край одеяла. По тому, как она сжала губы, я понял – опять недоговаривает.

– Я... звонила ей, – начала она, не глядя на меня. – Но она... Артём, ты же её знаешь. Она не слушает. Никого. Даже меня.

Во мне что-то ёкнуло – обида, разочарование. Я посмотрел на Алёну, которая теперь что-то напевала себе под нос, раскачивая ногами.

– Алёнушка, – окликнул я её. Дочь подняла на меня глаза. – Закрой уши ладошками и не подслушивай, хорошо? Это взрослый разговор.

– А почему? – надула она губки.

– Потому что, если ослушаешься, у тебя уши сгорят, – сказал я с наигранной серьёзностью. – Договорились?

Она скептически хмыкнула, но послушно прижала ладони к ушам, продолжая болтать ногами. Я снова повернулся к Веронике, и голос мой стал твёрже.

– Мне надоели эти тайны и интриги, Вероника. Надоело ходить по кругу. Я хочу услышать правду. Всю. Что там у вас с матерью, что ты даже не можешь нормально с ней поговорить? Что за дела, из-за которых ты боишься сказать прямо?

– Я не боюсь! – вспыхнула она, но тут же сникла, снова глядя в одеяло. – Просто... с ней бесполезно. Она уверена в своей правоте. Всегда.

– Тогда давай действовать по-другому, – я перешёл к сути. – Напиши мне письменную расписку, что разрешаешь дочери находиться со мной. Потому что вчера твоя мать пришла ко мне с участковым. И пока у меня нет на руках официальных документов, я для них – маньяк и похититель. Понимаешь? Я не хочу, чтобы в следующий раз меня увели в наручниках на глазах у нашего ребёнка.

Вероника побледнела, её глаза наполнились ужасом. – С полицией? Мама... она действительно могла...

– Она действительно сделала, – жёстко подтвердил я. – Так что, расписку напишешь?

Она молча кивнула, сглотнув.

– И знаешь, Вероника, – я понизил голос до шёпота, но каждое слово звучало отчётливо и весомо, – мне уже и этих твоих тестов не надо. Я и так знаю, что она моя. Чувствую это здесь, – я прижал кулак к груди. – И я хочу, чтобы в её документах, в свидетельстве о рождении, был вписан я. Как отец. И мне плевать на то, какие у тебя ко мне старые обиды. Плевать! Потому что Алёнка этого не заслужила. Она не заслужила расти без отца. Не заслужила, чтобы мы с тобой, как два дурака, выясняли отношения за её спиной, пока она мечтает о большой кровати для нас всех.

Я замолчал, дав своим словам проникнуть в её сознание. Вероника сидела, не поднимая глаз, но я видел, как дрожит её подбородок.