У меня сжалось сердце. Я вспомнила её плюшевого мишку, который, наверное, сгорел. Весь её маленький и привычный мир сгорел.

– Я не хотел пугать её, – его голос прозвучал тише. – И тебя тоже. Просто... я не мог оставить её там. Не мог.

Я посмотрела на Алёнку. Она прижалась к моему плечу, уставшая от переживаний. Её дыхание было ровным и спокойным. Рядом со мной. В безопасности.

– Спасибо, – прошептала я. Глаза снова наполнились слезами, но теперь это были слёзы не ярости, а странного, болезненного облегчения. – Спасибо, что спас её. И меня.

Артём молча кивнул. В его глазах что-то дрогнуло – та самая старая боль, знакомая и моя собственная.

В дверь постучали. Вошла медсестра, та самая, суровая. – Пять минут вышли. Посетителям пора. Больной нужен покой.

Артём снова стал собранным и немного отстранённым. – Ладно. Я... я приду завтра. А Алёну, если разрешишь, я бы хотел забрать к себе. Чтобы она жила в нормальных условиях, пока ты в больнице.

– Хорошо, – сказала я. Просто потому, что не могла сказать иначе. Я всё ещё чувствовала вину перед дочерью за то, что лишила её отца.

Представила себе, какой скандал предстоит выдержать, когда мама узнает о моём решении. Невольно вздрогнула. Артём подошёл, позвал Алёну. Она расцеловала меня в щёки и бесстрашно пошла к нему на руки.

Она доверяла ему. И для меня это было так странно и удивительно. Алёна боялась чужих мужчин. Панически боялась. Удивительно, что она вообще во время пожара к незнакомцу на руки пошла, а не забилась под кровать. Это была основная причина, почему я до сих пор была одна. Она не принимала ни одного мужчину, кто ухаживал за мной. А к Артему пошла, будто интуитивно чувствовала, что он её отец.

Дверь за ними захлопнулась. Я с сожалением выдохнула. Как же мне хотелось сейчас сбежать из больницы, быть рядом с дочерью, идти вместе с ними. Но врач сегодня сказал, что мне здесь лежать как минимум ещё десять дней.

Глава 14

Дверь больницы захлопнулась за мной, отсекая стерильный больничный мир. Я остановился на ступеньках, подставив лицо холодному утреннему воздуху, и сделал глубокий вдох. И почувствовал нечто, чего не было со мной очень давно. Лёгкость. Ощущение, будто с плеч свалилась бетонная плита, которую я таскал последние дни.

Вероника не сказала «да». Она не бросилась мне на шею с признаниями. Но она не стала отрицать. Она разрешила забрать Алёнку. Своим молчаливым согласием она подтвердила то, во что я уже поверил всем нутром. Эта хрупкая, испуганная девочка на моих руках – моя кровь. Моя дочь.

Я посмотрел на Алёнку. Она уютно устроилась у меня на руках, играя с молнией на моей куртке.

– Ну что, командир, – сказал я бодро. – Поехали домой? Будем обустраивать тебе штаб?

Она кивнула, прижалась щёчкой к моей груди.

– А можно мне комнату с обоями в звёздочках?

– Можно всё, – ответил я. В этот момент я был готов подарить ей целое небо, усыпанное звёздами. – Сначала заедем в магазин. Купим тебе всё, что нужно. Одежду, игрушки, эти... звёздочки.

Дорога до магазина была не поездкой, а настоящим путешествием. Я вёл машину одной рукой, а другой держал её маленькую ладонь, и на душе было так светло и спокойно, будто я не по разбитой городской дороге ехал, а плыл по безмятежному озеру.

В детском отделе я чувствовал себя слоном в посудной лавке, но Алёнка стала моим гидом. Она серьёзно рассматривала платья, трогала ткани, выбрала себе пижаму с единорогами. Я лишь кивал и складывал всё в корзину, не глядя на ценники. Глядя в её большие синие глаза, я таял и не мог сказать нет. Впервые в жизни деньги не имели значения. Имела значение только она – эта маленькая девочка, сующая мне в руки розового плюшевого пони. Поэтому к кассе мы подъехали с двумя тележками.

– А это папе, – заявила она, протягивая мне игрушечную пожарную машину.

Меня будто током ударило. «Папе». Не «тебе», а «папе». Она сказала это так естественно, будто всегда это знала.

– Спасибо, – я осторожно взял машинку. – Будем вместе тушить пожары.

На кассе женщина-кассир умильно улыбнулась. – Дочка? Очень на вас похожа.

Я посмотрел на наше отражение в тёмном стекле витрины. И правда. Хоть волосы у неё были светлые, но что-то в её лице было похоже, то ли упрямый подбородок, то ли брови так же хмурила. Как я раньше не видел этого?

– Да, – ответил я, и это короткое слово наполнило меня гордостью. – Моя дочь.

А потом мы поехали ко мне. Моя некогда аскетичная холостяцкая берлога с минимумом мебели и голыми стенами вдруг показалась до жути безликой и безжизненной. Но мы с Алёнкой тут же принялись это исправлять. На диване важно устроился розовый плюшевый пони, на кухонном столе красовалась новая ярко-жёлтая чашка, а воздух медленно пропитывался сладковатым ароматом детских духов – Алёнка щедро попшикала ими и на себя, и на пони, и на новых кукол.

Под кукольное царство я отвёл целый угол в бывшей гостевой спальне. Теперь это была её комната. В голове тут же начал складываться план: кровать-замок с горкой, письменный стол у окна, стеллажи для книг и, конечно, огромный сундук для игрушек.

В этот момент маленькая ручка потянула меня за край футболки, заставляя оторваться от планов. – Папа, а можно помыться?

Не знаю, когда моё сердце перестанет заходиться странной смесью восторга и лёгкой паники от этого слова – «папа». В такие мгновения я буквально таю, превращаясь в подобие розовой лужицы, готовой на любые подвиги ради этой малышки.

– Конечно, можно, – ответил мягко. – Ты сама справишься? Или помочь?

Алёнка гордо подняла подбородок, и в её глазах вспыхнула искра самостоятельности. – Конечно, сама! Я же уже большая!

Я набрал ванну тёплой воды, добавив пены с запахом клубники. Стоя за дверью и прислушиваясь к довольному похлюпыванию и нестройному напеванию из-за неё, и ловил себя на мысли, что улыбаюсь как полный идиот.

Когда Алёнка позвала меня, я закутал её в огромное банное полотенце. Её мокрые светлые пряди прилипли к щекам, а глаза сияли от удовольствия. Этот простой, бытовой момент казался мне самым большим чудом в жизни.

– Ну что, готова к расчёсыванию, принцесса? – спросил я, беря в руки детскую расчёску с широкими зубьями.

Она кивнула и уселась на табуретку передо мной, выпрямив спину с комичной важностью. Я начал осторожно распутывать влажные пряди, боясь сделать ей хоть малейшую боль. Под подушечками пальцев я чувствовал тёплую, живую кожу головы. Моей дочери.

Счастье, тёплое и густое, как та самая пена в ванне, переполняло меня. Но на его дне, как холодный камень, лежал старый, нерешённый вопрос. Он поднимался из глубины каждый раз, когда я смотрел на её профиль, так похожий на Вероникин, или ловил её взгляд, в котором читалась моя собственная упрямость.

Почему, Ника? – билось в такт расчёске в моей голове. – Что заставило тебя молчать? Что я сделал не так?

Я помнил наши последние дни перед моим отъездом. Да, были споры. Я был одержим идеей заработать, обеспечить нам будущее. Может, слишком давил? Говорил, что не хочу, чтобы мы жили в съёмной квартире, чтобы наши дети росли в нужде. Может, она восприняла это как неверие в наши силы? Но даже если так... скрыть беременность? Родить и не сказать ни слова?

Алёнка поёжилась.

– Пап, ты сильно тянешь.

– Прости, солнышко, – я смягчил движения, снова погружаясь в свои мысли.

А ведь её мать, Мария Фёдоровна, всегда была против меня. Считала меня неподходящим парнем для своей дочери – простой парень из рабочей семьи, без блестящих перспектив. Могла ли она повлиять? Но чтобы так... солгать о том, что у меня есть другая?

Я отложил расчёску. Волосы Алёнки были почти сухими и лежали ровными шелковистыми волнами.

– Всё, красавица. Иди, надевай пижаму.

Она спрыгнула с табуретки и побежала в свою новую комнату. Я смотрел ей вслед, и в груди снова заныло. Эта маленькая девочка, такой светлый и чистый человечек, оказалась в центре бури взрослых обид, недомолвок. Что же такого случилось тогда, пять лет назад, что заставило Веронику принять это чудовищное решение? Скрыть от меня всё. Украсть у нас обоих эти пять лет. Этот вопрос, как незаживающая рана, саднил где-то глубоко внутри, напоминая, что счастье наше всё ещё висит на волоске прошлого.