На ней легинсы и безразмерное худи, светлые волосы убраны в хвост, пара прядей небрежно торчит. Похоже, у нее тоже не было грандиозных планов на вечер. В каждой руке Сесиль держит по тарелке; на одной сэндвичи со свининой, на другой шоколадный торт. Когда я забираю еду, мы легонько касаемся пальцами, и ее лицо озаряет улыбка.

– Ты всегда воруешь еду с запасом или ждала кого-то к ужину?

Она проходит внутрь, чуть задев меня рукой. В животе неистовствуют бабочки, сердце колотится, в голове туман.

– Все для меня любимой. Но я готова поделиться добычей.

Улыбаюсь, глядя, как Сесиль раскладывает угощение на журнальном столике и снимает с тарелок пленку. Протягиваю холодное пиво и сажусь так далеко, как только позволяет скромных размеров диван. Она в моем доме – это уже гигантский шаг вперед. Не стоит передавливать, вторгаясь в личное пространство.

– Копов на хвосте не привела? Не желаю быть замешанным в краже торта.

– Не уверена, что с юридической точки зрения мой поступок вообще можно считать воровством. Я ведь помогала готовить и то и другое, а тортик и вовсе испекла отдельный. Хозяйский стоит в большом доме, целый и невредимый.

– Эх ты, сорока-воровка. Такое страшное преступление – прямая дорога в камеру к Марте Стюарт. Как повариха она бы одобрила.

Сесиль взрывается хохотом, будто фейерверк.

– Почему ты не всегда такой веселый?

– Кому-то надо и брюзжать.

– Так тебя поэтому на ужин не позвали? – Она поджимает ноги на дальнем конце дивана и смотрит так, будто ее вопрос совсем не дурацкий.

– Вообще-то позвали, я отказался, – признаюсь я, вдруг осознав, что под этим заинтересованным и немного обеспокоенным взглядом мне хочется выложить все. – Там мой отец, с ним я не разговариваю.

– Вон оно что. Понятно, почему все так суетились. И часто ваш отец приезжает?

Почесываю щетину, решая, как много готов рассказать.

– В день рождения и в годовщину смерти мамы. Понимаешь, когда ее не стало, он почти сразу уехал. Прошло столько лет, а я так и не смог его простить.

Прижимаю язык к щеке изнутри, готовясь услышать что-нибудь идиотское. Вот сейчас она скажет: «У него не было другого выхода». Все так говорят. Денни, Джексон, Кейт, даже Берил. «Он тоже скорбит. Он пытается показать, что вы ему нужны. В конце концов, вы были уже взрослые».

– Берил и Кейт упоминали, что сегодня день рождения вашей мамы. Мне жаль, Остин. Тяжело, конечно. – Сесиль смотрит на меня своим фирменным взглядом, словно видит насквозь. Бр-р. Пугает до чертиков.

– Угу. И от общения с отцом легче не станет. Вот почему я сижу здесь.

– Довольно эгоистично с его стороны – приезжать только в эти дни. Он хоть раз спросил, нужен ли вам? – Она зажимает рот ладошкой. – Прости, прости. Не следовало отзываться плохо о твоем отце.

– Не извиняйся, – говорю я, с трудом сдерживая улыбку. – Ты первая, кто не бросился его выгораживать.

– У меня больше нет привычки выгораживать мужчин.

Наверное, последнее замечание связано с ее бывшим. Ну и придурок же он, если вынудил такую женщину сбежать. А я не придурок? Сколько времени я потратил, вызывая в себе к ней неприязнь!

– Ты защищала меня перед Кейт на клеймении, – напоминаю я.

Вообще-то она защищала меня как минимум дважды. Денни рассказывал, что Сесиль встала на мою сторону, когда парни ныли из-за родео. Они наемные рабочие на ранчо, а значит, если нужно, должны вместо родео помогать убирать сено, пока погода не испортилась. И пусть ненавидят меня, на то я и босс.

– Тоже верно. Ладно. Я больше не выгораживаю козлов. – Ее слова согревают меня, как виски холодной ночью в середине сезона отела, лицо заливает румянец. Отхлебнув пива, Сесиль резко меняет тему: – Ну и как ты обычно проводишь день рождения мамы?

– В одиночестве.

– Ой. Если хочешь, я уйду. Ужин можешь оставить себе.

– Не уходи, – вырывается у меня. – Обычно я смотрю «Счастливые дни». Под пиво. Ее любимый сериал.

Так, приятель. Хочешь эту девушку – прекращай вести себя как дикарь.

– А что, звучит здорово, твоей маме наверняка бы понравилось. Хорошо бы в память обо мне друзья смотрели мои любимые сериалы. А если не станут, вернусь с того света и закошмарю каждого. Учти, Ос, ты тоже в списке.

Причисление к классу друзей должно бы меня разочаровать, убить надежду и одновременно избавить от волнений по поводу будущего расставания, ведь теперь все, что меня ждет, – тихая и уютная френдзона. Однако на меня это почему-то производит противоположное впечатление, внутри все трепещет. Если из босса-мудака я сумел превратиться в друга, смогу стать и кем-то большим.

Похоже, Сесиль не замечает моих метаний, хихикает над какой-то репликой в телевизоре. Неприятно это признавать, но я рад, что сегодня не один.

– Что ж, теперь, когда ты наслушалась гадостей про нашу семью, расскажи о своей, – прошу я.

– У нас все куда скучнее. Я единственный ребенок. Отец учитель истории, мама стоматолог. Я родилась и выросла в городе…

– Само собой. – Уголок моего рта приподнимается, мы обмениваемся игривыми взглядами.

– Эй! Я вроде неплохо прижилась! – От ее дразнящего тона внутри все сжимается.

– Это правда, – соглашаюсь я совершенно искренне: то ли она прижилась на ранчо, то ли ранчо приросло к ней, но Сесиль действительно стала здесь своей. – А почему Уэллс-Каньон? Ты что, просто разложила карту Британской Колумбии, закрыла глаза и ткнула пальцем?

– Наверняка моя мама так и думает. Вчера прислала мэйл с советами на случай нападения гризли. Ой, кстати, надо предупредить Берил, что в почтовом ящике может быть спрей от медведей.

– Отправлять спрей по почте запрещено правилами.

– Что сказать? Мы криминальная семейка. – Сесиль глубже откидывается на спинку дивана, и ее обнимает золотистый луч заходящего солнца. – Впрочем, теперь я с благодарностью принимаю любое проявление заботы.

– Теперь? – К черту мои принципы. Хочу знать о ней все.

– В последние годы мы мало общались. Я приняла несколько сомнительных решений, одно из них оттолкнуло родителей. Сейчас думаю, здорово было бы наладить отношения… ну, ты понимаешь.

– Да-а, – отвечаю, хотя уверен, вопрос риторический.

А понимаю ли? Идея наладить отношения с отцом меня совсем не вдохновляет. Мы никогда не были по-настоящему близки, хотя и серьезных претензий к нему у меня нет. Кроме одной: вряд ли мальчишек двадцати пяти, двадцати двух и восемнадцати лет можно назвать достаточно взрослыми, чтобы заботиться не только о себе, но и о ранчо с двадцатитысячным поголовьем скота. С нас хватило бы утраты одного из родителей, а по его милости мы потеряли и второго.

Спустя еще несколько серий Сесиль начинает поглядывать на торт. Солнце давно село, наши лица освещает лишь холодный свет экрана, однако никто из нас не встает с