Эта девчонка выводила меня из себя, упрямилась и никогда не затыкалась, но при этом воплощала все мои мечты. Каждый долбаный день, прожитый рядом с ней, пьянил. Ее глаза светились за нас обоих, пока она не показала мне свое истинное лицо.

А теперь она увидит мое.

Глава 6. Лиам

Лиам, 14 лет – Луна, 12 лет

– Перестань! – возмущается Луна.

– Тихо! Ты что, хочешь, чтоб нас засекли?

На часах – начало двенадцатого. Если мама заметит нас, то заставит Луну вернуться к себе, а я не могу допустить, чтобы она ушла. Последние два года каждую ночь, когда наши родители засыпают или уезжают на работу, она приходит ко мне. Мы сидим в моей комнате и слушаем музыку или смотрим «Тру Крайм Дэйли», а иногда выбираемся в сад, чтобы поваляться в гамаке. Уже и не скажу, сколько раз мы засыпали вместе и ей приходилось с рассветом возвращаться домой, пока отец не заметил ее отсутствия.

Не слушая ее жалоб, продолжаю раскачивать гамак. Она ворчит, а я пытаюсь сдержать рвущийся из меня дикий хохот. Как же я обожаю ее бесить. Люблю ее смех и ворчание одинаково. Сидя между моих ног, она пытается закончить рисунок.

– Ну какая же ты ослиная голова, Лиам.

Теперь я не выдерживаю и смеюсь. У нее такие странные ругательства. Ладно, признаю, тупо раскачивать гамак, пока она рисует, но смотреть, как она борется одновременно с желанием засмеяться и желанием меня поколотить – бесценно. В качестве извинения притягиваю ее к себе. Маленькая вредина слегка сопротивляется, а потом спокойно укладывается мне на грудь. Я наклоняюсь к ее лицу, чтобы поцеловать созвездие веснушек у нее на носу – единственном месте, где они у нее есть. Ровно двадцать семь пятнышек, если быть точным. Это нечетное число всегда ее беспокоило. Стоит моим губам оторваться, как ее щеки тут же розовеют. Как же я это обожаю.

– Ты закончила?

Она неуверенно кивает. Луна становится застенчивой только в такие моменты. Показывать свои рисунки кому-то – даже мне – для нее равносильно пытке. И все же она протягивает мне листок.

– …(Бл… и-ин!)

Таращусь на этот шедевр, разинув рот. Как ей удается рисовать такое одним простым карандашом? Вернее, угольным карандашом, как она любит меня поправлять. Луна на рисунке выглядит потрясающе. Контрасты и светотень просто безупречны.

– Почему тебе так нравится рисовать луну?

В ее скетчбуке можно увидеть все фазы луны – полнолуние, полумесяц, затмение, новолуние… Я уже успел стать в них экспертом.

– Потому что я тоже Луна, дурачок.

Тут же получаю щелбан промеж глаз, а она за это – мой сердитый взгляд. Мы оба знаем, что она отшучивается, чтобы не отвечать.

– Правда, почему? – спрашиваю я уже серьезнее.

– А тебе почему так нравится музыка? – тут же отвечает она вопросом на вопрос. – Ни разу не видела тебя без наушника в ухе. Кстати, почему ты вставляешь только один? – говорит она, дергая свисающий белый провод.

Чтобы совмещать приятное с еще более приятным, ведь больше всего на свете я люблю слушать музыку и тебя. Но этого я ей не говорю.

– Я знаю, что ты задумала, Лу.

– Я? Ничегошеньки я не задумала.

Она с невинным видом пожимает плечами и, запустив руку в лежащую между нами пачку «Скитлс», забирает у меня второй наушник.

– Рэп? Значит, сейчас ты счастлив. Это потому, что я твоя лучшая подруга, да?

Она корчит из себя наивную дурочку, и у меня снова вырывается смешок.

– Спорно.

Она смотрит на мои губы.

– Люблю, когда ты так делаешь.

– Как?

– Смеешься.

Я опускаю глаза на ее рисунок, чтобы скрыть, как меня трогают эти слова. Ее рука уже привычным жестом ерошит мои волосы, и меня внезапно одолевает желание перехватить ее и поцеловать каждый пальчик.

– Ну же, Лайм, отвечай на вопрос, – снова начинает приставать она, тыкая пальцем в ямочку на моей щеке.

Я закатываю глаза. Это просто смешно: она из меня уже веревки вьет.

– Я люблю музыку, потому что она – единственное, что остается, когда все и вся исчезает. Теперь ты, – пытаюсь я сменить тему.

– Это тупая причина.

– Выкладывай. Я ведь король тупостей.

Она хихикает и опускает голову мне на плечо. Иногда я делаю какие-то вещи неосознанно: например, полной грудью вдыхаю запах ее волос, сверкающих в лунном свете еще ярче.

– Ладно, только обещай не смеяться.

– Ни за что.

Луна делает глубокий вдох – ну вот, просыпается моя любимая королева драмы.

– Мне кажется, на нее всегда можно положиться. Она всегда там, в небе, хоть и каждый день разная. Люди во всем мире смотрят на одну и ту же луну. В детстве, когда я не знала, где мама, мне нравилось думать, что мы видим одно и то же. У нас как будто было хоть что-то общее. В конце концов, раз она назвала меня так, наверное, луна ей нравилась. Сказала же, это тупо, – добавляет она, когда мое молчание затягивается.

– Это совсем не тупо, Лу.

Вот и все, что мне удается выдавить сквозь комок в горле. Крепче прижимаю ее к себе, чтобы разделить боль. Нашу боль. Все, что меня связывает с отцом, – это долбаная гитара, на которой я не могу играть, потому что после этого мне снятся кошмары. Понятия не имею, где он, жив ли. Может, работа копом уже свела его в могилу. Мне он всегда казался хорошим отцом, безумно любящим маму. Что, впрочем, не помешало ему уйти, когда мне было семь, и тем самым открыть путь Майку – моему будущему отчиму и ублюдку, который испортил нам жизнь.

– Ты скучаешь по папе? – спрашивает она, будто читая мысли.

Я и ненавижу, и люблю, когда она так делает.

– Нет.

Я вру.

– А ты скучаешь по маме?

– Нет.

Она врет.

И крепче сжимает меня в объятиях.

– Кстати, она опять прислала снежный шар. Со статуей Свободы. – Она изображает его в воздухе.

В ее голос всегда просачивается горечь, когда она