– Пока, крошка Луна.

– До завтра, Лиам.

Он рукой отдает мне честь и уходит. Гитара в чехле подпрыгивает на каждом его шагу. На крыльце дома его встречает хрупкая и очень красивая женщина с роскошными темными волосами, подстриженными каре. Стоящая рядом с ней светловолосая девочка чуть младше меня машет мне ладошкой. Я улыбаюсь ей и машу в ответ. Лиам целует обеих по очереди и исчезает в доме.

На следующий день в школьном дворе я смотрю на него издалека, пропуская мимо ушей болтовню Кэм и Ти. Он, как всегда, один, и меня снедает желание к нему подойти. Я знаю, что он чувствует мой взгляд так же, как я – его. Этим утром, в коридоре.

«Все, иду», – думаю я и не двигаюсь с места.

Пять Миссисипи, четыре Миссисипи…

Считаю про себя, пока ноги с пугающей легкостью несут меня к нему.

– Ла-айм!

– Немедленно прекрати, – ворчит он, но по его лицу расползается улыбка. Улыбка.

По-турецки сажусь рядом. Мы так близко, что наши колени соприкасаются. На секунду мне кажется, что мир вокруг застыл. И, подняв голову, понимаю, что так оно и есть. Все замерли на середине движения. Скакалки больше не стучат по бетонной площадке, мячи больше не отскакивают от пола и стен, смех сменяет шепот. На нас таращатся все, включая моих друзей. Я поворачиваюсь к Лиаму, опустившему голову на руки.

– Тебе не стоит со мной водиться, – отрешенно говорит он, бросая мячик в стену перед собой.

Сердце сжимается.

– Так я вроде все еще жива, нет?

Над шуткой никто не смеется.

– Хочешь, чтобы я ушла? – спрашиваю я уже серьезно.

Его мяч медленно катится по полу. Он поворачивается и внимательно смотрит на меня. Боже правый, его глаза что, за ночь поменяли цвет?

– Хочешь уйти? – откликается он.

– Я первая спросила.

– И что?

– Ты бесишь меня.

– А ты зануда.

– Голова ослиная.

– Зараза мелкая.

– Так мне уйти?

Он снова опускает взгляд на свои кроссовки, а потом, не поднимая глаз, тихо отвечает:

– Останься.

Внутри что-то екает, но я лишь киваю и говорю:

– Ок.

Неловкая тишина затягивается, и я предлагаю ему разделить полдник:

– Держи, ты просто пальчики оближешь. Тут мое самое любимое. Жареный сэндвич с сыром и острыми читос.

На его лице возникает такое отвращение, что я начинаю тихо смеяться.

– Боюсь представить туалет после тебя, – фыркает он насмешливо.

– Ты попробуй сначала, а потом уже говори всякие глупости.

Он берет сэндвич так, будто в нем тикает бомба, принюхивается и откусывает. По загоревшемуся в глазах голоду становится ясно, в каком он восторге, но он, как последний придурок, все отрицает. Перемена заканчивается, а вместе с ней незаметно исчезает и мой полдник.

По пути в класс Лиам рассказывает мне о Хендриксе – гитаристе, а не щенке – и обещает дать его послушать, чтобы я сама поняла, насколько он гениален. А я рассказываю ему о своих рисунках, о папе и о том, что обычно кажется другим скучным, но Лиам слушает, не перебивая. Когда звенит звонок, я хватаю его за ворот футболки.

– Лиам, знаешь… Пока я жива, ты не будешь один.

М-да, в моей голове это звучало лучше. Теперь он решит, что я сопливая дурочка. Не поднимая головы, Лиам выдергивает из своих джинсов торчащие нитки.

– Это в каком мультике ты такое услышала?

Обидно.

– А ты не смотрел? Он вообще-то довольно известный. Называется «Лиам-придурок».

Обидевшись, уже собираюсь уйти, но замечаю, как уголок его губ слегка приподнимается в улыбке. Еще одна. В шутку легонько пихаю его, но в этот раз он реагирует иначе: снова тянет меня за хвостик, а затем забрасывает руку мне на шею.

Этот мальчишка с улыбкой, редкой, как снег во Флориде, станет моим лучшим другом.

* * *

С тех пор мы не расставались. Смех и улыбки множились. Я узнала, что ему двенадцать, что он должен был быть в шестом классе, но из-за того, что он из Англии и приехал посреди учебного года, ему пришлось остаться на второй год в пятом. Я познакомила его с Камиллой и Трэвисом – так началась история «четырех стихий». Неразлучные. Неделимые. Мы провели бок о бок и детство, и подростковые годы. Мы безудержно хохотали и жаловались друг другу на разбитое сердце, стресс из-за экзаменов и доставших до печенок родителей. Я и Лиам быстро стали дуэтом в этом квартете. У нас появились даже свои особые сигналы. Я научилась угадывать, какое у него настроение, по музыке, которую он слушал. Когда он садился где-то в углу с рэпом в наушниках, он был счастлив. А рок означал, что он в ярости, и ему нужно вырваться из плена болезненных воспоминаний. Чтобы поддержать его, я забирала у него один наушник и сидела рядом, пока нам обоим не станет легче.

Глава 5. Лиам

Мой кулак врезается в боксерскую грушу со всей яростью, что сейчас кипит внутри.

Раз, два. Бам. Бам.

Мышцы горят. Чувствуя сильную ломоту, стискиваю зубы. Странным образом эта боль меня только заводит.

Левой. Правой. Апперкот.

– М-м-м…

Игнорируя суровый взгляд, которым с другого конца зала смотрит на меня мой друг Маттео, делаю два шага назад и бью ногой в корпус. Крупные капли пота стекают по лицу, чтобы потом разбиться о пол. Я задыхаюсь, сердце вот-вот выскочит из груди, но останавливаться нельзя. Если остановлюсь, придется думать о всей той херне, которую я как раз пытаюсь забыть. Если остановлюсь, перед глазами снова возникнет она. Луна Иден Коллинз. Стоит мне о ней вспомнить, как кулаки начинают с еще большей силой врезаться в грушу. Нужно выплеснуть слишком много гнева. Он течет по моим венам, разъедая все изнутри.

Какого хрена она там делала? Этот вопрос на повторе крутится в голове. И какого черта она все такая же невыносимо красивая? Почти не изменилась. Та же стройность фигуры, которая